Золотые кресты
Шрифт:
Маланья остановилась и возле него.
— Красивый был мальчик, — сказала она равнодушно и отвергалась. — Пойдемте, я вас пирожными там угощу.
XI
Никандров план был очень прост и практичен. Он знал хорошо, что Маланья сама ничего им не даст, а Иван Никанорыч дал ему порошок, и отвечать за него не придется, ибо он был совершенно безвреден; все мысли Никандра были теперь сосредоточены на том, как это сделать.
Случай ему благоприятствовал. Маланья была дома одна. Как настоящая барыня, она распорядилась квартирной хозяйке о самоваре и теперь у себя поила ребят, гордясь заранее
Большой же сундук Маланья открыла и не заперла. Оттуда достала она легкий газовый шарф и накинула его, несмотря на жару, по-деревенски, на голову. Там же лежали и платья. Это Никандру легко было заметить, так как сундук наполнен был доверху, как в урожайные годы хороший амбар. Да Маланья особенно и не таилась, ей было лестно.
Ход к ней был черный, пропитанный до основания застарелою вонью, залитый помоями и загаженный кошками, окно выходило на двор, застроенный по углам безобразными деревянными клетушками, унылый, пустынный; одиноко по нем бродила коза с костлявыми, выступавшими ребрами. Но было это окно у Маланьи завешено сверху и донизу широкою кружевной занавеской, солнечный свет весело бил в туалет с расставленными на нем безделушками, а от одной стороны трехстворчатого роскошного зеркала, в которое теперь могла досыта любоваться Маланья, отражался и с тихим спокойствием дремал на огромной постели солнечный зайчик; ему было там уютно, тепло. И вообще, эта постель, застеленная белым тканевым покрывалом, с горою подушек, особо окинутых кружевным покрывалом, была, ежели допустить, что наше жилище есть подобие храма, в котором и ночью, и днем протекает наше служение, поистине, была она, как алтарь. Даже Ленька глядел на нее благоговейно.
«Уволоку и продам, — думал Никандр, хлебая чай с блюдечка и с жадностью, как если бы горло кому перегрызал, хрустя куском сахару. — Иван Никанорычу надо обещанное, а то на все куплю хлеба. Приволоку. Вот будет веселье! А там, пожалуй, ищи. Доказывай! Нет, ты докажи, откуда сама нажила».
— А что ж ты сама-то не пьешь? — спросил он Маланью и незаметно достал из кармана в газетную бумажку аккуратно завернутый и желтовато подмокший с угла порошок.
— А выпью, — лениво сказала Маланья. — Ленька, ешь еще булку. Не думай, не жалко.
Ленька теперь, когда отогрелся и больше не чувствовал голода, вдруг ощутил новое чувство, с такой остротой доселе ему незнакомое. Оно отравляло теперь блаженство минуты. Он ясно представил себе дома отца и, особенно, мать. Бывало он без раздумья отбирал у нее последнюю корочку, чтобы, забыв обо всем, бежать поскорее на двор, где его ждали собаки; сейчас же он думал о ней. Вернее, не думал, думать учился только теперь, а было как-то неловко и нехорошо в голове, сердце же Ленькино вдруг защемило ясно и определенно.
— Я не хочу, — сказал он, — я мамке возьму. Я ей обещал. — Ему показалось, что утром тогда он обещал.
Маланья ему не ответила, но больше не предлагала, и вообще чем-то стала она недовольна. Она налила и себе, но не пила. Никандр поднялся со стула и незаметно к подносу подвинул свой порошок. Он отошел к окну и стал глядеть на двор. Он придумал спросить про козу, и чтобы Маланья встала и поглядела, а тем временем всыпать ей в чай. Но только было Никандр
— Малаша, — сказал он, — я что придумал. — Поедем к нам жить. Ты нас всех будешь кормить.
Маланья сердито его отодвинула.
— Еще чего выдумал. Небойсь, прокормитесь как-нибудь сами. Довольно меня отец ремнем полоскал. Вас покормила, и ладно. И отправляйтесь. И ночевать не оставлю.
— А твой-то, — спросил Никандр от окна, — когда он воротится?
Голос его слегка задрожал от волнения.
— А тебе еще что за печаль? — огрызнулась сестра. — Он, может, и вовсе со мной не живет. Только приходит.
— Рассказывай сказки! — грубо ответил Никандр и мотнул головой на постель.
— Ах ты, щенокВишь, куда метишь! А кого захочу, того и спать положу. Много ты понимаешь. И тебя бы, глядишь, на ночевку оставила, кабы ты не был родной.
Маланья захохотала. Смех перешел в кашель, она наклонилась и отпила. Никандр глядел на нее от окна, он покраснел от злости и напряжения.
Склоненная толстая шея Маланьи была у него перед глазами, определенно напоминая толстый и нежный затылок свиньи. «Сала-то сколько! — подумал он с ненавистью, в которой одновременно и зависть была — человеческая, и звериная голодная жадность. — Ножом бы пырнул! Так и разъедется… — У него потемнело в глазах, и если бы нож под рукой, ни за что поручиться было б нельзя. — А так и еще было бы чище! У… солонина проклятая!..»
— Поди сюда. Живо! — грубо и повелительно приказал он ей вслух.
Маланья оборотилась к нему и поднялась. Было что-то такое и в голосе, и в напряжении глаз, что покорно она повиновалась. Никандр обогнул ее спину и положил руку на стол… Но тотчас отдернул назад и сам отпрянул к окну. В дверях стоял и глядел на него широкий мужчина в усах, в туго затянутом френче и галифе с кожаной проймой в шагу. Сапоги на нем были высокие, голенища блестели, в руках был коротенький хлыст с двойной ременной петлей на конце, и весь он стоял, как отлитой: сжатые губы, сдержанный взгляд, холодный, пронзительный. Никандр его сразу определил про себя: это из тех…
— Это что еще за ребята?
— Это браты. Из деревни. Что рано?
— Пришел навестить. — Он скинул фуражку, присел к столу, помолчал. Потом посмотрел на Маланью странным загадочным взором. — На Смоленском была?
Маланья угукнула.
— Мишку убили. Рисованого.
— Знаю. Видала.
— Жалко?
— Красивый был мальчик, — повторила Маланья те же слова, как и на базаре. Потом улыбалась и подсела к вошедшему.
Она полуобняла его голову и потянула к себе на грудь. Он несколько полуотклонился и глазом повел на ребят. Маланья настойчиво его приклонила к себе.
— А ну их, — сказала она. — Надоели. Побудешь?
Маланьин гость издал звук неопределенно разнеженный, потом повернулся удобней и поцеловал одну за другой полуоткрытые Маланьнины груди. Потом надул щеки, отвел назад голову и шумно выпустил воздух. При этом аккуратно-усатое лицо его было похоже на морду кота, который только что сала отведал, но отведал его недостаточно. Вдруг выражение его круто переменилось на недовольное. Он потянулся и захватил между пальцев слегка подоткнутый под чашку Никандров пакетик и, не спеша, начал развертывать. Маланья с невыразительным удивлением следила за ним. С большим интересом зато поглядывал Ленька, — этот дяденька новый его занимал. Только Никандр, все время молчавший, отошел от окна и, на всякий случай, стал у дверей; мешки его тут же лежали на табурете.