Золотые кресты

Новиков Иван Алексеевич

— Так это все-таки вы! — только и мог прошептать Андрей. Он взял ее под руку — смело, как уже знакомую, как ту, что искал, и повел вперед, тихо шепча:

— Ради Бога!.. Успокойтесь вы… ради Бога! Я вам верю во всем. Я не хотел вас обидеть.

— Неправда… Все это неправда… — шептали ее побледневшие губы.

Девушка дрожала вся. Андрей слышал эту дрожь, она передавалась от ее рук и части близкого, едва отделенного платьем тела ее. Он ощущал худобу трепещущей девушки. Чуткое осязание улавливало отдельность тонких и таких, казалось, редких ребер ее. Это ощущение

хрупкости тела, одетого в короткое, потертое платье, рождало в нем неудержимое желание заплакать от острой, святой, необидной для того, кто вызвал ее, безграничной, всезахватывающей жалости.

Но он боролся и с зарождавшейся дрожью, и со слезами, готовыми брызнуть вот-вот, и говорил ей, наклонясь, возможно спокойно и ровно:

— Я ничему не верю, кроме того, что скажете вы. Я хотел только узнать, вы ли…

— Вы разве не знали, кто я? — продолжая дрожать, тихонько спросила она.

— Нет, мне только казалось, что это вы…

— Почему?

— Сам не знаю.

— Я видела вас.

— Когда?

— Сегодня и еще раз… в тот день, когда отец приезжал. Я думала, вы его знаете…

— Так вы…

— Я вас встретила в городе раз и заметила ваше лицо. И еще в тот же день, когда вы пришли на вокзал кого-то встречать, но вы уже не видали меня.

— Так вы знаете, что ваш отец здесь?

— Знаю. Я пряталась, но мне хотелось видеть его.

— Вот что… А я вас затем и искал, чтобы сказать про отца.

— Я следила за ним. Я видела, как он на площади снял картуз и поклонился вам. Вы шли с каким-то еще господином.

— Он ему поклонился.

— Не знаю. А я все пряталась. Все пряталась. Долго следила за ним.

— Послушайте, что же… Вы не хотите видеть его?

— Его? — губы ее задрожали. — Я уже видела!

— Издали…

— Да, и не хочу видеть близко. Не хочу, не хочу!

— Отчего? Он давно уже ищет вас. Он мучается, не зная, что с вами.

— Не зная? Нет, я знаю, он верит этим рассказам про то, что будто бы было со мной…

— Разуверьте его, если он верит. Как же так можно не открыть ему правды? Подумайте, какая радость в ваших руках!

— Он не должен был веритьВсе равно не должен был верить. Мне написали… Я давно знаю, что с ним и где он. Я слежу за ним. Я его отыскала сама. Я так рвалась к нему, так привыкла к своей любви и тоске. И вот мне пишут теперь, что он едет сюда, чтобы взять к себе… по этапу… как последнюю…

— Вам писали неправду! — горячо воскликнул Андрей. — Ваш отец такой чистый, такой необыкновенный человек. Вы не знаете вашего отца. Вам написали неправду.

— А вы знаете хорошо отца моего? — спросила вдруг девушка, взглянув в упор Андрею в глаза.

Но он выдержал этот строгий пристальный взгляд.

— Я совсем не знаю его, но знаю от Глеба о нем и о вас — от того господина, которому он поклонился на площади.

— Так он рассказал господину на площади, а господин этот вам, а вы кому еще, кроме меня?

— Никому, кроме вас, и если бы вы только знали Глеба! Ему нельзя не сказать. И это так хорошо, что я отыскал вас и что мы так говорим.

— Как — так? — пытливо спросила она.

— Только

одну чистую правду… — Правду?

— Конечно…

— А может быть, я все это вам налгала. Как вы узнаете? Может быть, я со стыда отцу не хочу показаться. Может быть, мне не шестнадцать лет, а, по моим хорошим делам, по житию моему — может быть, мне шестьдесят уже стукнуло? И эта самая кофта… желтая кофта. Не понимаете вы ничего! — почти крикнула она. — Я в ней, может быть, к новому дружку собиралась. Уйдите вы, верящий вы, противный вы человек! Уйдите! Ненавижу вас! Уйдите сейчас!

И перестала дрожать, закаменела вся и бросила, негодуя, слова с такой внутренней силой, что Андрей покорно отступил от нее.

— И не следите за мной. И не узнавайте меня, если встретите. И отцу ни полслова.

Она быстро пошла, очень быстро, но все не забывая нырять на своих каблуках и носочках.

Андрей смотрел ей вслед, не зная, что думать.

Вдруг она юркнула, как ящерица, почти незаметно в какой-то подъезд. Не отводя глаз, подошел к тому дому Андрей. Дом был большой, темный, с подвалами. Двор грязный. Кто-то сушил белье на дворе.

Постоял, полчаса походил возле дома, еще полчаса, еще час, — никого.

Наконец, повернул домой и шел тихо, устало — с каким-то неясным и тревожным чувством в душе.

XVII

Доктор — Николай Платонович Палицын — осмотрел Глеба очень внимательно, но ничего определенного сразу не мог сказать. Нужно было еще побывать у него несколько раз.

Глебом вдруг овладела тоска. Она подкралась к нему еще там, у подъезда, родившись из мыслей о девочке, а теперь все возрастала по неизвестной причине. Может быть, сталось так оттого, что было у доктора все как-то слишком солидно, добросовестно, тяжелый и прочный уклад дышал в каждой вещи, в каждой маленькой мелочи…

Еще сидя в приемной, Глеб узнал из разговоров сидевших там дам, что у Палицына есть где-то в далекой отсюда губернии и земля, и дома, и будто даже какие-то копи — хоть об этом последнем дамы не знали наверное и, кажется, очень мучились таким важным пробелом в их знаниях. Крепостных у Палицына не было, может быть, только лишь потому, что их нет вообще теперь. А между тем в разговоре этих же дам Глеб услышал, что доктор был «настоящий христианин», из тех, что христиане не на словах, а и в жизни, в поступках.

Отсюда-то, может быть, и пошла эта его больная, все возраставшая, злая тоска. Если бы ранее знать, ни за что не пошел бы к нему.

Доктор корректно и вежливо осведомился о фамилии Глеба, чтобы занести ее в список больных, и, когда Глеб назвал себя, Николай Платонович вдруг оживился.

— Может быть, это вы… ваша книга? — он назвал заглавие книги и с интересом ждал, что ему скажет Глеб.

— Да, это я написал.

— Господи, Боже мой! Что же вы сразу не скажете! А я и подумать не мог, кто это мой пациент. Хотя, в сущности говоря, — заговорил он обрадованно, но быстро и торопясь, будто боялся, что Глеб, не дослушав, уйдет, — в сущности говоря, я должен бы 'был сразу узнать вас… Надолго вы здесь?