Золотые крыланы и розовые голуби
Шрифт:
Не выпуская из поля зрения красное пятно, я продолжал ковылять и скользить вниз по склону. Вторую передышку устроил у купы панданусов, которые то нервно стучали, то призывно шелестели бороздчатыми листьями, когда с моря налетал порыв горячего ветра. Желая проверить, как переносят странствие мои гекконы, я осторожно пощупал мешочки. Сильный укус одного из узников склонил меня к выводу, что они чувствуют себя значительно бодрее, чем я. Мои поры выделили уже столько пота, что казалось: потеряй я еще толику влаги — превращусь в сухую былинку, и меня сдует ветром. Только мысль об ожидающих под деревом холодных напитках поддерживала меня.
Собравшись с силами, я поднял свой груз и затопал дальше. Вскоре путь мне преградила почти отвесная скала, верхняя половина которой была заткана тонким ковром
Я грохнулся с такой силой, что явственно услышал, как мой позвоночник издал звук, подобный которому обычно можно получить только с помощью марака. Теперь подо мной был голый камень, и не за что ухватиться, чтобы затормозить, а потому я продолжал скользить с нарастающей скоростью на спине, увлекая за собой туфовую крошку и чрезвычайно острые обломки застывшей лавы. Настал момент, когда я почувствовал, что возрастающая кинетическая энергия грозит перевернуть меня на живот. Больше всего я боялся, как бы нечаянно не подмять мешочки с ящерицами, которые по-прежнему изо всех сил стискивал в руках. Отпустить их я не решался: если застрянут на этой коварной плите, вряд ли я потом решусь лезть за ними.
Оставалось одно средство — использовать собственные локти как тормоза. Что я и сделал, причем с радостью обнаружил, что не напрасно подверг себя такой пытке. Я не только ухитрился сохранить прежнее положение, но затормозил ободранными локтями скольжение настолько, что под конец и вовсе остановился. С минуту я лежал неподвижно, смакуя полученные травмы, потом стал на пробу двигать разными частями тела, проверяя, нет ли переломов. К моему удивлению, все кости были целы, и обилие крови на правой руке никак не вязалось с незначительностью полученных мною ссадин. Морщась от боли, я кое-как боком пересек скальную плиту, отыскал фотоаппарат и добрался до лощины. Здесь спуск был намного легче, и у первой же группы пальм я сел перевести дух. Удостоверился, что гекконы и фотоаппарат нисколько не пострадали, вытер кровь с локтей, посидел немного, наконец встал и поглядел вниз, приготовившись увидеть на склоне над морем мой красный ориентир.
Ориентир пропал.
Не только полотенце, «Дорада» тоже пропала, и вообще открывшаяся мне картина разительно отличалась от всего виденного и пройденного мной в этот день. Досада — не то слово. Я х1знемогал от жары. усталости и жажды, все тело ныло, голова раскалывалась от боли. Не знай я точно, где нахожусь, мог бы подумать, что меня занесло в сердце Австралии, в дебри Тибета или в какой-нибудь из наиболее угрюмых кратеров Луны. Хорошенько отругав себя за дурацкое падение, я двинулся вниз по лощине, надеясь, что выбрал правильный курс. Этот участок острова был совершенно лишен растительности, и, когда я решил наконец перевести дух, пришлось довольствоваться клочком тени под бугорком на откосе. Затем, стиснув зубы, я побрел дальше и вскоре, к несказанной радости, услышал голоса и разного рода морские звуки, свидетельствующие, что я очутился близко от пристани. Насколько близко, я осознал лишь после того, как, обогнув торчащую скалу, оказался почти у самой воды. Высоко на склоне надо мной красовалось древо экскурсантов и лежало мое красное полотенце. Каким-то образом я просчитался при спуске; в итоге тень, холодные напитки и целебная мазь для моих разнотипных травм теперь находились метрах в восьмидесяти выше меня.
Заключительный подъем был тяжелее всего. Кровь стучала в висках, голова разламывалась, и я был вынужден поминутно отдыхать. Наконец одолел последний участок и свалился в жидкой тени древа экскурсантов. Через несколько минут сверху явился Дэйв, и я не без удовольствия отметил, что он такой же дохлый, как я. Когда ко мне вернулась способность говорить, я справился о его самочувствии,
— Так и бросил меня, — прохрипел он. — Хвост крючком, и пошел, а я лежу там такой-же никчемный, как соски на жпвоте у кабана, только вдвое неказистее. Этот твой Джон — настоящий изверг. Нет, в самом деле, что бы ты сказал о человеке, который способен бросить умирающего товарища ради какого-то геккона?
Он все еще живописал свои переживания, украшая рассказ предсмертным хрипом, криками птиц и язвительным шипением бесчувственных рептилий, когда к древу экскурсантов, с трудом переставляя ноги, подошли остальные члены отряда. Они были на грани полного изнеможения, один лишь Тони выглядел чуть ли не еще свежее и опрятнее, чем в начале нашей охоты. Все поспешили укрыться в тени, поближе к холодным напиткам, а Тони присел на корточки на самом солнцепеке и жестом фокусника извлек из пустоты чашку дымящегося чая и несколько клейких, но несомненно питательных бутербродов с кетчупом.
Собравшись с силами, мы приступили к последней задаче: отлову нескольких сцинков Телфэра, которые окружали нас в таком количестве, что каждый раз приходилось смотреть, куда садишься и куда ставишь чашку или кладешь еду. Стоило Дэй-ву неосмотрительно отложить бутерброд с арахисовым маслом на камень подле себя, чтобы взять чашку, как два крупных сцинка разом схватили добычу и покатились вниз по склону, словно регбисты, сражающиеся за мяч. Другой сцинк вцепился в кожуру от банана, вскинул ее вверх, точно знамя, и помчался по камням, преследуемый нетерпеливыми сородичами. Он благополучно донес свой трофей до купы пальметто поодаль, однако полчаса спустя, когда мы покидали остров, жаркий спор за владение кожурой все еще продолжался.
Поимка ящериц, ведущих себя, как домашние животные, не представляла труда. Знай сиди на месте и набрасывай петлю на голову экземпляра, исследующего термос, или бутерброд, или бутылку с кока-колой. В иные минуты их скапливалось такое множество, что немудрено было и спутать, поймать не того сцинка (скажем, самца вместо самки). В таком случае мы отпускали жертву на волю, и она, выразив свое негодование быстрым и болезненным укусом, продолжала как ни в чем не бывало изучать наше имущество.
Наконец дозволенная квота этих очаровательных созданий была добыта, и мы стали собираться в обратный путь. Все тело болело, мы устали и обгорели на солнце, однако ни о чем не сожалели. Нам не пришлось увидеть никого из представителей двух здешних видов змей (вполне естественно, если учесть, как мало их осталось), и мы не добыли ночных гекконов, но в наших мешочках копошились гекконы Гюнтера, маленькие глянцевые сцинки и сцинки Телфэра. Мы были довольны достигнутым.
И вот уже «Дорада» скользит по мягким складкам голубого моря, уходя от озаренного пламенным закатом острова Круглого. Издали он выглядел все таким же унылым и бесплодным, но теперь в нашем сознании жили дарующие благословенную тень купы пальм и крутостенные овраги, туфовые валы с выточенными ветром норами для краснохвостых фаэтонов, пальмовые ветви в уборе из гекконов, жаркая лысая макушка острова, пестрящая юркими малыми сцинками. Мы знали, что под древом экскурсантов легион элегантных и энергичных сцинков Телфэра с нетерпением ждет следующую партию людей. Для нас остров был уже не голой глыбой вулканических пород, опаленной солнцем, омытой волнами и обтесанной ветром, а живым творением, не менее важным, интересным и деятельным, чем какое-нибудь человеческое поселение, обителью прелестных беззащитных созданий, с радостью приветствующих гостей в своем неуютном жарком пристанище.