Золотые врата. Трилогия
Шрифт:
– История, достойная пера Шекспира. Дюма, по крайней мере, уж точно, – пробормотал Корсаков. – Скажите, Марина, а есть потрет этой женщины?
– Есть коллекция портретов князей Белозерских, но я, честно говоря, не обращала внимания, есть ли там Анна Александровна.
– Я смогу увидеть коллекцию?
– Полагаю, это возможно… – как бы сомневаясь, сказала Марина.
– Что-то вас не устраивает?
– Не то, чтобы не устраивало… – она тряхнула головой так, что хвост на макушке разлетелся веером, – вы могли бы
– Увы, я помолвлен с другой, и как благородный человек… – со слезой в голосе начал Корсаков.
– Да ну вас, – Марина махнула на него рукой, – я серьезно.
– Смотря что.
– Игорь, если я попрошу вас не настаивать, чтобы Павел Викторович с вами выпивал?
Корсаков приподнял бровь.
– Чего угодно ожидал, но только не этого. Ему же бутылка водки, как слону дробина!
– В последний раз его еле выходили. Сердце.
– Черт возьми, – выругался Корсаков, – я всегда считал, что Пашка здоров, как бык. Конечно, в таком случае клянусь, что буду пить исключительно в одиночку. Пусть мне будет хуже!
– Вот и договорились, – кивнула Марина, – однако пойдемте. Павел Викторович, наверное уже вернулся. Коллекцию я вам покажу вечером. Все равно делать будет нечего – ни телевизора, ни радио здесь нет.
– И выпить не с кем, – проворчал, следуя за ней, Корсаков.
– Сабля, водка, конь гусарский
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Закончив пассаж бравурным аккордом, Воскобойников подкрутил усы и залпом, как водку, махнул стакан чая. Марина, смеясь, зааплодировала, Корсаков тоже несколько раз приложил ладонь к ладони. Павел раскланялся и отложил гитару.
– Да, были когда-то и мы рысаками, – произнес он.
– Не наговаривайте на себя, Павел Викторович, – сказала Марина.
– Нет, дорогая моя, все не то, все не так. Сердчишко пошаливает, одышка, да и годы – четвертый десяток.
– Ага, – кивнул Корсаков, – я и на себе почувствовал: после пяти бутылок водки кошмары снятся.
– После пяти бутылок вообще можно не проснуться, – сказала Марина, – что вы все на выпивку разговор поворачиваете? Павел Викторович, мы же договорились!
– Все, все. Уговор – есть уговор.
Они сидели на кухне, за окнами под ночным ветром шумели липы. В камине пылал огонь.
Пашка встретил их на крыльце, когда они возвращались с кладбища. Сбежав по ступеням он облапил Корсакова, приподнял, потряс и только после этого поставил на землю.
– Приехал, сукин кот! А я думал, как всегда: наобещаешь и забудешь.
– Когда это такое было? – возмутился Корсаков.
– А помнишь, обещал прекратить водку пьянствовать?
– Ну… такие обещания можно только с похмелья дать. Ладно, расскажи, как ты тут? Меня Марина покормила уже, кладбище показала.
– Ну да, посещение кладбища способствует пищеварению, – усмехнулся Воскобойников в
– Никаких пунктиков у меня нет, уважаемый Павел Викторович, – возразила она, – просто надо знать родную историю. Вполне естественное желание.
– Естественное желание – это вовремя покушать, – поправил ее Павел, – кстати, именно такое желание меня уже давно гложет. Предлагаю в честь приезда дорогого гостя сбацать шашлычок. По-моему, свинина еще осталась.
– Хорошо, – кивнула Марина, – с меня шашлык, с вас огонь.
– Годится, – кивнул Воскобойников и хлопнув Корсакова по плечу, заявил, – пойдем-ка со мной, надежда русской живописи. Покажешь мне, как надо живописно дрова рубить.
Марина ушла в дом, а они обошли усадьбу. Здесь, под липами, в землю был вкопан стол со скамейками, из булыжников был сооружен мангал, рядом кучей лежали березовые поленья. За мангалом стояли грубо вырезанные из коряг не то идолы, не то оборотни.
– Это что ж за ужас такой? – спросил Корсаков.
– Не ужас, а былинные персонажи, – поправил Воскобойников, любуясь корягами.
– А это автопортрет? – Игорь указал на кошмарное создание с выпученными глазами и длинными вислыми усами.
– Я попрошу без грязных инсинуаций! Это – леший. А вот супруга его – кикимора болотная, а вот детки ихние – игошки и ичетики. Плаваете вы, Игорь Алексеевич, в национальном эпосе, – Воскобойников выдернул из колоды топор и протянул его Игорю. – Давай, приступай.
– Вот это, я понимаю, гостеприимство, – сказал Корсаков, снимая «стетсон», – здравствуй, гость дорогой. Поруби-ка дров, разведи огонь, на стол накрой. Надеюсь, свинина у вас действительно осталась, а то чего доброго и шашлычок из меня сделаешь.
– Давай, давай, – Павел присел на скамейку, оглянулся на усадьбу, – слушай, у тебя сигареты есть?
– Есть.
– Угости, будь другом.
Корсаков протянул ему пачку и поставил на колоду первое полено. С непривычки удар пошел вкось и топор застрял. Игорь чертыхнулся, перевернул топор и, ударив о колоду обухом, располовинил полено.
– Это тебе не кисточкой по бумажке водить, – усмехнулся Павел, со вкусом закуривая, – ну, рассказывай, как житье-бытье у вольных художников?
– Жизнь, как шкура у зебры: белая полоса – черная полоса. Вот в черную я и попал.
– Неприятности?
– Еще какие. Сначала сосед мой трахнул не того, кого надо. Заявился папа этой девчонки с охраной, набили нам морды.
– Вижу, – подтвердил Павел, – глаз еще красный и синяк не прошел.
– Вот-вот. Потом – еще хуже, а под конец и вовсе дом сгорел. Так, что мне теперь даже жить негде.
– Ну, жить, предположим, можно и здесь, – Павел забросил окурок подальше в лес и вытащил новую сигарету. Заметив недоуменный взгляд Корсакова, пояснил, – впрок накурюсь.