Золотые врата. Трилогия

Николаев Андрей Евгеньевич

– А-а-а… вот все так. Родину на колбасу променяли, – с горечью констатировал Шестоперов, доливая остатки водки, – на протухшие американские чизбургеры и гамбургеры. Уеду. Уеду в Лондон. Там меня любят, морду не бьют, мистером называют, – он всхлипнул.

– Ну, Леня, ты чего? – усмехнулся Корсаков. – Решил водку слезой разбавить, по русской традиции?

– Вот ты смеешься, а зря! Так и говорят: мистер Шестопиорофф, портрет премьер-министра вашей кисти – это что-то необыкновенное. Сколько динамики, какая экспрессия! А я киваю: да, необыкновенное, да эпс… эспер… динамика так и

прет. И плевать, что это не портрет премьера, а паровоз братьев Черепановых в лондонской подземке, главное – уважение, Игорек. Пикассо их всю жизнь дурил – возюкал по холсту чем ни попадя, а все равно восторгались. Я сделал имя и могу рисовать хоть задницей – все равно купят и в ножки поклонятся. Плевать, что руки поломаны! – Леня вскочил с места. – Вот спорим, буду задницей рисовать?

– Нет, не спорим, – Корсаков убрал со стола пустую бутылку и открыл коньяк. – Давай лучше коньячку.

– Под капустку?

– Под нее.

– Давай. А потом неси краски, я все равно буду…

– Будешь, будешь, – успокоил Шестоперова Игорь.

Они еще раз сходили в магазин, потом еще, правда, это уже Корсаков помнил смутно.

Анюта подъехала к особняку в первом часу ночи, припарковала машину. Из окна на втором этаже неслась музыка, перед дверью, в луже пива, валялись осколки битых бутылок. Сообразив, что стучать бесполезно, она открыла дверь своим ключом и побежала вверх по лестнице. Навстречу гремела бессмертная «Highway star». Децибелы, сравнимые по мощности с ревом взлетающего «Конкорда», били в лицо с силой ураганного ветра.

Корсаков и неизвестный худой и долговязый субъект с мокрыми бинтами на руках сидели на полу, привалившись к колонкам музыкального центра и орали, что было сил, пытаясь перекричать японскую акустику.

– Ай эм хайвей ста-а-ар!!!

Под ногу Анюте попались раздавленные тюбики с краской. На стене возле кресла имелись два отпечатка чьей-то задницы – синий и красный.

Увидав Анюту, Корсаков приветственно взмахнул рукой:

– Велкам ту зе хотел Калифорния, дарлинг!

– Что здесь происходит, джентльмены? – заорала она, стараясь перекричать Гилана.

Корсаков поднялся на четвереньки, потом утвердился на ногах и, приблизившись к ней, попытался обнять за плечи. Увидев, что руки у него вымазаны краской, Анюта вывернулась.

– Поиски конца… птуального взгляда на возможности челаэческого тела. Новое слово в живописи…

– А это что? – Анюта указала на отпечатки задницы на стене.

– Мощ-щ-щный цветовой аккорд, способный пробудить народные…

– Понятно. Это кто? – Анюта взглянула на субъекта, поднявшегося с пола и таращившего на нее глаза.

– Это? Это же живой классик Леонид Шестоперов! – провозгласил Корсаков, простирая руку. – Леня, представься.

Шестоперов согнулся в земном поклоне, протянул руку забинтованной ладонью вперед, как нищий на паперти, и, чмокнув губами, устремился к Анюте. Ноги его явно не успевали за туловищем, и он перешел на бег, став похожим на стартующего спринтера на стометровке. Анюта отступила в сторону, и Леня, пробежав мимо, обрушился вниз по лестнице, мелькнув на прощание розовыми бермудами.

– О, Господи! – Анюта подбежала к

лестнице. – Он же убьется.

– Русского художника так просто не убьешь, – веско сказал Корсаков.

– Позвольте представиться: Леонид, – донеслось от входной двери, как бы в подтверждение его слов.

– Очень приятно, – Анюта решительно подошла к музыкальному центру и выключила его. – Ты как, в состоянии что-нибудь понимать?

– Я в хорошем состоянии, – подтвердил Корсаков, – просто в исключительно хорошем состоянии.

– Это я вижу. Спать будешь с ним, – Анюта кивнула в сторону лестницы, откуда неслись витиеватые приветствия и здравицы в ее честь, – на матрасе. А завтра будешь оттирать этот мощный аккорд, исполненный, как я понимаю, чьей-то жопой.

– Анюточка, я тебя так люблю…

– Только без рук! – Анюта отвела от себя разноцветные пальцы Корсакова. – Музыку больше не включать. Кстати, водка у вас еще осталась?

– Увы, радость моя, – пригорюнился было Корсаков, но тут же воспрял, – но мы можем сбегать…

– Не дай Бог! Где ключ от двери? – она подошла к столу, отыскала среди объедков и пустой посуды ключ и положила в сумочку. – Все ребята, хватит гулять.

– А где шкаф? – вспомнил Корсаков.

– Завтра привезут. Доставай своего классика, и ложитесь. Только руки вымой – весь матрас перемажешь. А Леонид тоже в краске?

– М-м-м… руки у него чистые, – помявшись, сказал Корсаков.

Когда через полчаса Анюта прошла через холл в ванную, Корсаков и Шестоперов похрапывали, обнявшись на надувном матрасе. Надувать матрас они не стали.

В половине восьмого утра Анюту разбудил стук в дверь спальни. На пороге с виноватой миной на лице стоял Корсаков.

– Доброе утро! – глядя в сторону, сказал он. – Слушай, а где у нас коньяк был, что твой папашка подарил? Налей этому живописцу сто грамм, а то помрет.

Анюта отдала ему бутылку и снова улеглась с постель. Только блаженная дремота стала охватывать ее, как кто-то снова поскребся в дверь.

– Корсаков, мне выспаться сегодня дадут или нет? – рявкнула Анюта, распахивая дверь.

– Дадут, – уверил ее Игорь. – Слушай, знаешь какое дело. Леня, – он показал на обмякшего в кресле Шестоперова, – сегодня в Лондон отбывает.

– А я при чем?

– Ну, понимаешь… надо бы ему гипс сменить, а то опоздает. Ну и подбросить не мешало бы…

– До Лондона, что ли? Я – пас.

– Что ты, – будто даже обрадовался Корсаков, – до Шереметьева. А? Ты ж на машине, а я, как понимаешь, сегодня не водитель.

– Во сколько самолет?

– В три часа дня.

– Черт бы вас взял, Игорь Алексеевич! – сказала Анюта и принялась одеваться.

Вдвоем они кое-как свели перестаравшегося с опохмелом Шестоперова по лестнице и загрузили в машину. День был жарким, солнце накалило асфальт, горячий воздух застыл без движения, как стоячая вода в болоте. Корсаков вытер испарину со лба и попытался вспомнить адрес травмпункта, где работал его знакомый. В автомобиле открыли все окна, чтобы Леня хоть немного пришел в себя. На сквозняке он очухался, правда лишь для того, чтобы спросить, куда его везут. Корсаков сказал, что его везут к доктору.