Золушка и Дракон
Шрифт:
– Паяц, – бросила его сестра. – Тебе лишь бы насмешничать над тем, что неподвластно пониманию.
– Грешен, – покаялся Григорий. – Нам, гагарам, недоступно. Но твой укор напрасен – я вспомнил все четверостишие целиком.
Он откинул голову назад, вытянул вперед руку, откашлялся и прочел:
– Скажу я так, устав от пляса,Раз до курантов полчаса:ПустьОн прижал руку к сердцу, поклонился, и мы дружно зааплодировали.
– Может быть, это не самое удачное мое произведение, – созналась Лидия. – Но я вкладываю душу в стихи, и заказчики очень ценят это.
– Душу? – простонал Григорий. – Лида, да ты Лоханкин в женском обличье!
– Попрошу без оскорблений!
– Васисуалий, собственной персоной! – не унимался Гриша.
– Зато мне нет нужды создавать вокруг себя кокон из поклонников! – парировала Лидия. – Я самодостаточна! А ты, мой бедный друг, все пыжишься, ловишь новые души… Записываешь их в блокнотик, правда же?
Она рассмеялась, и Олег рассмеялся вслед за ней. Мой муж никогда не занимает ничью сторону, он всегда лишь на своей собственной. Вот и сейчас в споре Григория и Лидии ему все равно, кто победит, – он хочет лишь развлечений.
В этом он полностью поддерживает Клару Ивановну. Я исподтишка перевожу взгляд с мужа на нашу хозяйку, и мне кажется, что они похожи между собой куда больше, чем родные брат и сестра Гейдманы. Но это не из-за физиогномического сходства, нет! На их бледных лицах сквозь криво надетую маску скучающего безразличия проступает одинаковое жадное желание развлечений, скрытое упоение самым дешевым видом из всех театральных представлений – руганью клоунов, переходящей в мордобитие.
Клара Ивановна откровенно любуется нами, ждет, с какой еще стороны каждый из нас покажет себя. О, она великий экспериментатор! Впрочем, неудивительно, после стольких-то лет унижений… Мне стоит сказать ей спасибо уже за то, что она не заставила меня привезти сюда Федю.
При мысли о сыне, оставшемся на все лето с бабушкой, я вдруг чуть не расплакалась. «Господи, пожалуйста, только не это!» – взмолилась я, удерживая застывшие в глазах слезы. Клара ненавидит плакс, она может наказать нас, если увидит, что я реву. А Олег мне этого не простит.
Перепалку Лидии и Григория оборвало громкое распоряжение Клары:
– Ну все, довольно шуток! Уберите со стола. Живо!
Наступило секундное оцепенение. Но тут же мы, все четверо, вскочили и засновали между столовой и кухней, перетаскивая посуду в глубокую раковину. Я успела уловить на лице нашей хозяйки выражение болезненного удовольствия, но оно тут же исчезло, сменившись улыбкой умиротворения.
Вот так, да. Только что мы посмеивались друг над другом, делая вид, что все мы – одна компания, притворяясьравными, но Клара тут же окатила нас ледяной водой, напомнив, кто мы есть на самом деле.
Слуги.
А слуги должны знать свое место.
Я взяла салатник и поспешила
Сверкнув золотистой каемкой, салатник перевернулся в воздухе – и ударился об пол. Уверена: урони его кто-нибудь другой, он бы в худшем случае грустно треснул, не привлекая к себе внимания. Но в моих руках его судьба была предрешена.
На грохот обернулись все. Я съежилась над осколками, плавающими в лужице подсолнечного масла, и тихо сказала: «Извините». Но Клара Ивановна уже поднималась со стула, гневно постукивая веером о край стола, и стало ясно, что гроза неотвратима.
– Английский костяной фарфор, – визгливо сообщила она. – Но вам, милая моя, это неинтересно, правда? Вы ведь не считаете нужным заботиться о чужих вещах.
Я смотрела на нее снизу вверх и видела, что ее бледно-розовая помада скомкалась в углах тонкогубого рта.
– Я давно хочу сказать, Лилия: меня не устраивает ваша работа! Вас даже близко нельзя подпускать к посуде!
«Ну так и не подпускайте», – хотелось сказать мне, но, конечно же, я не посмела. Олег, Лидия и Григорий за моей спиной позвякивали тарелками, явно стараясь делать это как можно тише.
– Вы едва не разбили стекло в шкафу, постоянно роняете вешалку, сломали ставни на окне… – пронзительный голос Клары Ивановны набирал силу, и я с ужасом подумала, что основной разнос у меня впереди. – Там, где вы, все ломается и выходит из строя. Не понимаю, как ваш муж подпускает вас к сыну! Голубушка, да вы просто стихийное бедствие! Вы можете быть опасны для ребенка.
Я вздрогнула и выпрямилась.«Вы можете быть опасны для ребенка».
– Что вы сказали?
Кажется, я проговорила это одними губами, но хозяйка поняла меня.
– Я сказала, – с удовольствием объяснила она, разделяя слова, – что не понимаю, как ваш муж подпускает вас к сыну. Не думаю, что вы хорошая мать. Уверена, вы и сами это понимаете, милая моя.
Мы стояли всего в нескольких шагах друг от друга, и я хорошо видела выражение ее глаз под нарисованными бровками, вздернутыми в ожидании моего ответа. В них плескалось веселье – и что-то еще, похожее на свирепую радость охотника, ждущего зверя в засаде с ружьем наготове.
Клара Ивановна забавлялась.
На ее шее отливали перламутром крупные бусы из жемчуга, и взгляд мой застрял на глубокой морщине прямо над ними. Клара Ивановна нестарая женщина, но шея у нее старческая, длинная, как у гусыни, и такая же красная. И еще эта морщина… Точно пунктир, подсказывающий ребенку, по какой линии отрезать.
– Вы успокоились? – осведомилась хозяйка. – Тогда займитесь делом. И выкиньте уже, наконец, этот кусок!
Только проследив за ее указующим пальцем, я заметила, что держу в руке осколок салатника, острый, как бритва. Осторожно положив его на край стола, словно он мог сам порезать меня, я вышла из комнаты. В голове колотилась одна мысль: «Все, хватит. С меня довольно».