Зомби
Шрифт:
— Борис скоро вернется. Сейчас, вон, почти двенадцать.
— Роальд Василич! Я ничего не понимаю! Я же… все жду!
— Чего? Грома? Молнии? Вот дня через три придет ответ из лаборатории. Не поняла? Все естественно. Слышала ты о самовозгорании? Сено сырое самовозгорается, торф…
— Роальд Васильевич! При чем тут сено?! Вы про звонок забыли?!
— Не забыл. Я вас попрошу очень серьезно: никому о звонке не говорите! Или уже поздно?
Машенька пожала плечиком:
— Подробно я никому не успела… намекала чуть-чуть… можно мне… тогда домой уйти? (Театральщина: так
— Это идея, — кивнул Роальд, — только так, чтобы поменьше народу было в курсе.
— Через тот ход? Я мигом!
Машенька поглядела на себя в зеркальце и простучала каблуками к вешалке:
— А вы? Вы ведь хотели уйти… вы уйдете?
— Спасибо за заботу! Нет, я серьезно. Я сейчас рапорт напишу, пошлю на анализ с сопроводиловкой это… сено. Бориса дождусь. Что-нибудь придумаем. Но скорее всего, я потом тоже смоюсь.
— Дверь запрете за мной?
— И дверь запру. На всякий случай. По телефону сегодня никому об этом случае не рассказывайте!
— Господи! Ну…
— Нет-нет! На всякий случай! А дверь я запру. Чего такие глазища делаем? Я-то не сено. Может, не возгорюсь? До завтра!
На прощание Машенька все-таки не удержалась — состроила глазки… но жалкая, кривая получилась улыбка.
— Пока, пока, мой свет!
Роальд Васильевич опустил кнопку финского замочка. Выломать-то его легко. Да без шума не получится. Всегда можно успеть обернуться.
Из сейфа, что прятался в переднем углу кабинета, за казенной дешевой шторкой, капитан добыл свой пистолет, подышал на вороненую сталь, рукавом почистил. Сунул «пушку» в карман брюк. Сам над собой вслух усмехнулся.
Но выходило все как-то все-таки криво, странно. Конечно, логичнее всего было предположить, что некто (кто-то из посторонних, по другим делам вызванных) увидел в один из пяти-шести дней (на той неделе или на этой) папку на столе у капитана. Затем некто, подготовившись, посетил капитана вторично и сунул в папку листок бумаги…
Роальд Васильевич сам над собой вслух усмехнулся еще раз. Дело в том, что этот некто работал здесь, в РУВД! И никаких сомнений! Все те пять или семь посетителей, посторонних, малоизвестных капитану людей, что заходили в кабинет на этих днях, никак не могли даже тронуть папку. И все время были на виду. Сжечь ее таким усложненно-хитроумным способом могли именно опять же пять-семь человек: Борис Николаевич, Машенька, Соловьев, Магницкий, полковник, уборщица, тот бородач, что приходит пылесосить и… все?! Теоретически — еще два-три человека. Папку капитан читал урывками, запирая в шкаф ежевечерне. На столе не оставлял, выходя. От шкафа ключ был только у него. Но лежал в столе?
Роальд Васильевич в третий раз усмехнулся над собой. Дело в том, что никто из вышепоименованных товарищей не стал бы жечь папку. Разве что — кто пылесосил, если он, конечно, полоумный. Папку проще было захватить с собой или подменить в ней часть бумаг. Огонь и шум в данной ситуации этому «некто» были нужны как рыбе зонтик…
В дверь стукнули. Три удара, пауза. Два удара.
В щель глядело большое, голое лицо Соловьева. Он достал из кармана кулак с горящей сигаретой:
— Спички дать? Или
Капитан опять запер дверь и уложил в несгораемый остатки дела о тройном убийстве, упакованные в пластиковый мешок. В шкафу сквозняков полно, кислороду много… капитан вспомнил, что Борис советовал снести дело в архив пока, где как раз тоже навалом кислороду. Кстати, Борис должен через час вернуться. Стоит дождаться? Правда, что-то очень еще беспокоит… вот главное! Особенность! Если вспомнить, остатки какой части дела попадались, то явно выходит, что вовсе ничего не осталось почему-то от, так сказать, объективных, материальных доказательств. Их огонь пожрал без следа. А пеплу мало. Надо эти клочки занести Земнухову по дороге…
Звонок!
Может, Борис? Машенька только из учреждения небось вышла…
Роальд Васильевич взял трубку.
Откровенно говоря, где-то за секунду до этого момента его осенило, и он знал, чей голос услышит. Все-таки знал!
Придавленный, плоский голосок:
— Роальд Васильевич?
— Я.
— Узнаете? Жрец Ка. Свершилось?
— Что?
— Бросьте! Вы знаете что. Все сгорело?
— Почти ничего.
— Неправда! Что нужно, то сгорело. А что-то исчезло до пожара… нет-нет, не пытайтесь! Я звоню из автомата.
— Я ничего и не пытаюсь.
— И не надо. Сейчас вам будет не до того, вы будете заняты совсем другим делом. Теперь между нами не может быть недоверия, и то, что я скажу сейчас, вызовет у вас неодолимое желание бежать на помощь. Хорошо слышно? Запишите адрес! Взяли ручку? Берите, я подожду… пишем: Каширский вал, дом четырнадцать, квартира сорок вторая. Успели записать? Это важно, потому что через двадцать минут, едва ли позже, в этой квартире произойдет убийство. Можете еще успеть на спектакль. Жаль, что он не вполне удался, правда? Все слышали? Приезжайте, капитан! Поспешите!
Трубку положили.
Роальд Васильевич машинально положил трубку тоже, тут же пожалев, — надо было ведь попытаться засечь номер…
Какой же голосок гадкий! Противный, сдавленный, даже мертвый какой-то!
Убийство произойдет так же наверняка, как наверняка должна была сгореть и сгорела-таки папка? Что можно было сделать?
Капитан заглянул в справочник и набрал номер ЦАБа.
— Мой? Проверяйте!
Взглянул на часы. До чьей-то неминуемой смерти осталось около шестнадцати минут Он представил себе грубое, прочное, с раз и навсегда застывшим «начальственным» выражением лицо Капустина… что там говорить? От работы отстранит туг же…
Звонок.
— Там проживает… записывайте: проживает Маркин Илья Михайлович… Участковый? На месте, наверное. Пишите телефон…
Капитан набрал номер участкового, затем — районного отделения. До чьей-то смерти осталось одиннадцать минут.
— На месте должен быть. Сказать, чтобы по этому адресу зашел? А что там? А то вызовем патрульную? Ясно.
Сколько осталось?
Роальд Васильевич подумал еще, а потом набрал номер квартиры на Каширском валу.
Длинные гудки.
Трубку сняли.