Зомби
Шрифт:
— Благодарю, я не нуждаюсь в ваших оценках.
— У вас нет стиля…
— Убирайтесь к дьяволу!
— Ни таланта, ни стиля. Я уверен, что в телесериалах вы само совершенство, но сцена требует особого дарования, которого вам, к сожалению, не хватает.
Обстановка накалялась. Диане хотелось ударить обидчика, но у нее не было для этого подходящего повода. Она не могла принять всерьез этого выцветшего позера. Он скорее походил на персонажа музыкальной комедии, чем мелодрамы, со своими аккуратными серыми перчатками, аккуратным серым галстуком. Ядовитый старый дурень, да что он знает об актерской профессии?
— Убирайтесь,
Сцена изнасилования? Неужели у него насчет нее грязные намерения? Боже упаси.
— Моя жена, — говорил он, — когда-то играла Виолу…
— Рада за нее.
— И ей кажется, что она сможет вдохнуть в эту роль немного больше жизни, чем вы.
— Завтра премьера, — невольно произнесла Диана, словно защищая свое право играть в спектакле.
Какого черта она вообще с ним спорит? Вломился сюда, несет кошмарную чушь. Может быть, потому, что она немного боится? Он был совсем близко, она чувствовала на себе его дыхание — пахло дорогим шоколадом.
— Она знает роль наизусть.
— Эта роль моя. И я буду исполнять ее. Я буду играть, пусть я самая худшая Виола за всю историю театра, ясно вам?
Диана пыталась сохранить спокойствие, но это было нелегко. Она не боялась насилия, и все же он вселял в нее страх.
— Боюсь, что я уже пообещал эту роль своей жене.
— Что?! — Она даже вытаращила глаза от подобной наглости.
— И Констанция сыграет эту роль.
Она рассмеялась, услышав имя. Может быть, в конце концов, все это лишь комедия? Что-нибудь из Шеридана или Уайльда, небольшое, игривое. Но он говорил с такой непоколебимой уверенностью. «Констанция сыграет эту роль» — как будто это был общеизвестный, неоспоримый факт.
— Я не собираюсь больше обсуждать это с тобой, фраер, так что, если твоя жена хочет играть Виолу, ей придется, дьявол ее забери, делать это на улице. Понял?
— Она будет играть ее завтра.
— Ты что, оглох, или ты псих, или и то и другое?
«Следи за собой, — подсказал Диане внутренний голос, — ты переигрываешь, теряешь контроль над сценой. Какова бы та ни была».
Личфилд шагнул к ней, и лампочки полностью осветили лицо под шляпой. Диана не рассмотрела посетителя как следует, когда он появился, но теперь она разглядела глубокие морщины, словно выдолбленные вокруг его глаз и рта. Это была не живая плоть, она была в этом уверена. На нем была плохо подогнанная латексная маска. Рука ее дрогнула — так сильно ей захотелось сорвать покров и открыть его истинное лицо.
Разумеется! Вот оно что. Сцена, которую они разыгрывают, — «Разоблачение».
— Посмотрим, какой ты на самом деле! — воскликнула Диана, и, прежде чем Личфилд успел остановить ее, рука ее потянулась к его щеке.
Улыбка расплылась еще шире. Именно это ему и нужно, промелькнуло у нее в мозгу, но было слишком поздно сожалеть или извиняться. Кончиками пальцев Диана нащупала край маски рядом с глазницей, схватила покрепче и рванула.
Тонкий покров латекса соскользнул, и ей открылась его истинная внешность. Диана хотела было отстраниться, но Личфилд вцепился ей в волосы. Ей оставалось лишь смотреть. Кое-где виднелись клочки иссохших мышц, из кожистого лоскутка на горле
— Я не был, — произнес череп, — забальзамирован. В отличие от Констанции.
Но Диана не слышала его. Она не издала ни звука, хотя в этой сцене от нее явно требовался крик ужаса. Она смогла выдавить из себя лишь слабое хныканье, когда он крепче ухватил ее и откинул ее голову назад.
— Рано или поздно каждый из нас встает перед выбором, — произнес Личфилд; теперь от него пахло не шоколадом, а тленом, — кому служить: себе самому или своему искусству.
Она ничего не поняла.
— Мертвые должны выбирать более тщательно, чем живые. Мы не можем, так сказать, размениваться на мелочи; мы требуем чистых восторгов. Мне кажется, вам искусство не нужно. Я прав?
Диана закивала, моля Бога, чтобы этот ответ оказался верным.
— Жизнь тела вам дороже жизни воображения. И вы ее получите.
— Благодарю… вас.
— Если вы так сильно жаждете ее, получайте.
Внезапно рукой, которая больно тянула Диану за волосы, мертвец обхватил ее затылок и привлек ее к своему лицу. Женщина хотела закричать, но гнилые челюсти плотно прижались к ее губам и не дали ей вздохнуть.
Райан обнаружил Диану на полу ее гримерной примерно в два часа дня. Никто не понял, что произошло. На ее голове и теле не было никаких повреждений; она была жива, но находилась в коме. Решили, что она оступилась и при падении ударилась головой. Но, какова бы ни была причина, она явно выбыла из игры.
До последней репетиции в костюмах оставалось несколько часов, а Виола лежала в реанимации.
— Чем скорее это все снесут, тем лучше, — сказал Хаммерсмит.
Он пил в рабочее время, чего Кэлловэй прежде за ним не замечал. На его письменном столе стояла бутылка виски и наполовину полный бокал. На бумагах виднелись влажные следы от бокала, и рука директора заметно дрожала.
— Какие новости из больницы?
— Такая красивая женщина, — произнес Хаммерсмит, уставившись на бутылку.
Кэлловэй готов был поклясться, что тот сейчас разрыдается.
— Хаммерсмит! Как она?
— Она в коме. Но состояние стабильное.
— Думаю, это уже неплохо.
Хаммерсмит воззрился на режиссера, и его торчащие брови в гневном выражении сошлись над переносицей.
— Ты сопляк, — всхлипнул он. — Ты ее трахал, да? Воображаешь себя крутым, а? Так вот что я тебе скажу: Диана Дюваль стоит дюжины таких, как ты. Дюжины!
— Значит, вот почему вы позволили мне ставить этот последний спектакль, Хаммерсмит? Увидели ее и захотели прибрать к своим грязным куцым лапам?
— Ты этого не поймешь. Ты думаешь не головой, а яйцами. — Казалось, он искренне обиделся на истолкование, которое Кэлловэй дал его восхищению Дианой Дюваль.
— Ну хорошо, как хотите. Но у нас по-прежнему нет Виолы.
— Вот поэтому я все и отменяю, — произнес Хаммерсмит медленно, смакуя момент.
Да, это должно было случиться. Без Дианы Дюваль «Двенадцатой ночи» не будет; и, скорее всего, это к лучшему.
В дверь постучали.
— Кто там еще, мать твою, — негромко выругался Хаммерсмит. — Войдите.