Зона бессмертного режима
Шрифт:
Дело у доктора Шумана двигалось. Помаргивали индикаторы, фиксировали данные самописцы, бесценные крохи истины ложились в регистрационный журнал. Однако сам доктор Шуман был хмур, недоволен и сглатывал слюну. Вот чертов русский, до чего же здоров, как медленно падает у него температура. М-да, похоже, вовремя поужинать сегодня не удастся.
– Ну что, коллега, как процесс? – Брандт подошел как-то резко, оскалился, оценивающе посмотрел на показания. – А, ректальная уже тридцать пять градусов. Хорошо, очень хорошо. Ну что, будем ждать. Дайте-ка мне результаты опытов за вчерашний день.
Он
– Ректальная уже двадцать восемь градусов. Не опоздать бы.
Да, промедление было смерти подобно – остановка сердца у подопытных происходила обычно при этой температуре.
– Ага. – Доктор Брандт поднялся, распахнул фрамугу, в голосе его послышалась крупповская сталь. – Вытаскивайте его, живо. Потом сюда.
Дважды повторять медбратьям, скучающим у бассейна, не требовалось – минута, и носилки с подопытным уже стояли в боксе за перегородкой. Русский был весь синий, без сознания и скорее мертв, чем жив, температура его тела составляла двадцать восемь градусов по Цельсию.
– На лежанку, быстро, – распорядился Брандт, лично пощупал пульс и повернулся к пленницам, застывшим в тихом ужасе. – Единственное, что может вернуть его к жизни, – это полноценный коитус. Так что приступайте. Ложитесь баиньки, сейчас вас накроют одеялами. Вот так, вот так, хорошо. Ну ладно, отлично, все на выход. Не будем мешать голубкам. А вас, фройляйн Бах, я попрошу остаться, вы будете, как обычно, комментировать происходящее.
Он строго посмотрел на Герту, значительно кивнул и, выйдя за перегородку, резко спросил у Шумана:
– Ну как температура в ректуме, коллега? Повышается?
В голосе его слышались тщеславие и надежда. Он уже два года состоял в личной переписке с Гиммлером и мечтал ошеломить его положительными результатами. Не все же этой гниде Попендику, будь он хоть десять раз оберфюрером [15] и начальником Санитарного управления войск СС, отираться по Берлинам.
– Да, – глянул на приборы Шуман. – Повышается, но незначительно. Кривая очень пологая. Нормальный физиологический процесс.
15
Генеральское звание в войсках СС.
– Черт знает что такое, – выругался Бранд и грозно закричал: – Эй, фройляйн Бах, что вы там сидите! Чем там заняты у вас эти славянские дуры! А ну-ка напомните им про фенол и матку!
– Они, герр штурмбаннфюрер, хоть и ревут белугами, но без дела не лежат, – отозвалась Герта. – Только русский пока не реагирует, в сознание не приходит, напоминает труп. Синий весь…
– Не удивительно, – хмыкнул Шуман, – температура тела тридцать два градуса, обменные
Ждать пришлось не долго. Стрелки прибора вдруг взбесились, самописцы сошли с ума, и доктор Шуман забыл про ребрышки, тушенные с брюквой и капустой.
– О, майн гот, вот это пик!
И сразу из-за перегородки возвестила Грета:
– Герр штурмбанфюрер, он пришел в себя! Взялся за полячку. Основательно взялся…
В голосе ее, визгливом и неприятном, слышалась женская зависть.
– Ну, дай-то им бог, – ухмыльнулся Брандт. – Похоже, моя теория животного тепла успешно сочетается с жизнью. Как там температура в анусе, дорогой коллега? Стабилизируется?
– Приходит в норму, – заверил его Шуман. – В желудке тоже все хорошо, температура около тридцати семи градусов. До чего же все же выносливые эти русские, до чего же крепкий организм.
Еще какой крепкий – Герта вскоре снова подала голос, в нем звучала не зависть – удивление.
– Герр штурмбаннфюрер! Герр штурмбаннфюрер! Этот русский бык прилаживается ко второй корове! А вот уже и приладился…. Феноменально.
– Не мешайте ему, – скомандовал Брандт. – Пусть кроет.
Буйное, хорошо развитое воображение уже рисовало ему детали встречи с всесильным рейсхфюрером. Ведь это именно он, Гиммлер, так настаивал на опытах с животным теплом. И оказывается, был прав, слепая бестия, смотрел в самый корень своими близорукими глазенками. Эх, видимо, недолго теперь Попендику надуваться спесью в своем Берлине. Теперь можно будет…
Бреющий полет его радужных мыслей разом оборвала Герта, в голосе ее, ставшем ниже тоном, промелькнуло что-то человеческое.
– Герр штурмбаннфюрер, плохие вести. Этот русский, похоже, умер.
– Как так умер? – не понял Брандт. – Ведь он только что…
– Ну да, – согласилась Герта. – Закончил коитус, вытянулся и отдал богу душу. Не издал ни звука. Похоже, сердце не выдержало.
– Дьявол! – огорчился Брандт, витиевато выругался и посмотрел на Шумана: – Ну что, выходит, зря старались, дорогой коллега. Химмельдоннерветтер, поцелуй меня в задницу! Ладно, хрен с ним, на сегодня хватит. Бог даст, наверстаем завтра.
– Да, от этих русских сплошные неприятности, – резко воодушевился Шуман и сглотнул. Воображение живо нарисовало ему жареные мюнхенские колбаски. – Пойдемте-ка, дорогой коллега, ужинать. Как говорила мне моя покойная матушка, залог долгой жизни – это правильное питание. М-да. Пусть земля будет ей пухом.
А уже на улице он вдруг замедлил шаг, хмыкнул глубокомысленно и повернулся к Брандту:
– Вы знаете, коллега, я сейчас подумал, что будет крайне интересно и познавательно, если хоть одна из тех славянских девок забеременеет. Дать ей выносить плод недель этак до двадцати, потом его изъять и всесторонне, тщательнейше изучить. Вы представьте только, дорогой коллега, – зачатие в пограничном состоянии. Какие силы организма активированы, каков их механизм, какие обменные и гормональные подвижки имеют место быть? А клеточная память, а алгоритм наследственности, а глубинные подкорковые процессы? Это же Эльдорадо, Клондайк, Аляска, золотое дно.