Зона Севера. Двуединый
Шрифт:
– Я ведь не под потолком сидела, мне вас из-за вездехода не всегда было видно. Да и темно еще, вы же мне специально фонариком не подсвечивали, чтобы я все разглядела.
– Ну, слышать была должна, когда мы это обсуждали.
– Ничего я никому не должна! – зашипела Олюшка. – Вы же во все горло не орали, а у меня обычные уши, а не локаторы, чтобы каждый ваш шепоток разобрать.
– Хорошо, – сказал двуединый. – Ты помнишь, как мы с братом были одеты? А теперь взгляни на это, – указал он на ставшие рябыми с преобладанием
– И что? – фыркнула осица. – Вы сто раз могли переодеться после того, как нас встретили.
– Во что переодеться? Или ты думаешь, что от наших преследователей мы с чемоданами убегали?
– Ничего я не думаю. Кроме того, что такого, как ты сказал, не бывает.
– Пусть ты и много читаешь, но даже в книгах не написано того, что может быть на свете. А уж тем более того, что может быть в Помутнении.
– Ну… допустим, – стала сдаваться осица. – И как вы теперь, так и будете вдвоем одно тело делить?
– Есть вариант, – сказал двуединый и объяснил, что при обратном переходе через эту аномалию Лом и Капон опять становились сами собой. А потом добавил: – Но нам было жалко терять время на возвращение через город, поэтому на время поездки мы решили остаться двуединым человеком. Да и экономней так, и места меньше занимаем. Ну а когда вернемся назад, тогда и восстановимся. Тем более теперь мы знаем, что в лицее имеется сразу два «туннеля», так что и ноги, как говорится, стаптывать не придется.
В конце концов Олюшка, судя по всему, двуединому поверила. Во всяком случае, больше ему не возражала. И какое-то время они после этого ехали молча, Ломон даже стал подремывать. И тут вездеход вдруг резко задергался – так, что сталкер с осицей повалились на пол – и остановился. Самое ужасное, двигатель при этом заглох!
Ломон, матерясь под нос, бросился к дверцам, распахнул их и выскочил наружу.
– Ты что наделал?! – закричал он также уже выбравшемуся наружу Васюте. – Мы же теперь тут застряли!
Но водитель вездехода к нему даже не обернулся. Он смотрел куда-то вперед, и хоть двуединый не мог видеть его лица, уже одна только Васютина поза красноречиво говорила, насколько тот изумлен. Однако вскоре он все-таки оглянулся, и Ломон поразился величине глаз приятеля – казалось, еще чуть-чуть, и они выпадут.
– Ты чего? – начал переживать двуединый сталкер, опасаясь, что они снова влетели в какую-то психотропную аномалию, которая что-то уже сотворила с мозгами Васюты. И то, что он ответил, казалось бы, подтвердило это опасение:
– Там… Там Медок! Он сюда бежит.
– Да что ты… – начал было Ломон, но тут вдруг услышал радостный собачий лай, который ни за что не смог бы перепутать с чьим-то другим. Во всяком случае, не перепутал бы Капон, но сейчас сталкеру было не до того, чтобы разбираться,
Он выбежал перед вездеходом и сразу увидел саженях в тридцати впереди несущегося к нему по разбитому асфальту четвероногого друга. Не медля ни секунды, сам он тоже ринулся навстречу псу.
Когда они поравнялись друг с другом, Медок вскинул передние лапы, забросил их на плечи Ломону и принялся облизывать ему лицо, поскуливая от счастья. Двуединый сталкер и сам едва не заскулил – настолько ему, особенно ипостаси Капона, стало легко на душе.
– Ты как?.. Ты откуда тут?.. – забормотал он, гладя большую лохматую голову пса, когда оба чуть успокоились. – Ты ведь не мог из Канталахти… Постой, они тебя что, высадили?
Медок дважды гавкнул. А ведь когда после встречи с «черными учителями» пес обрел разум, сталкеры договорились, что тот при «разговоре» с ними станет лаять: один раз будет значить «да», два – «нет», три – «не знаю». Ну а когда начнет скулить – на помощь придет Лом, который, взяв лапу в ладонь, мог прочесть мысли пса – точнее, их словесную интерпретацию, как если бы Медок говорил это сам.
Но сейчас «гав-гав» означало «нет», что озадачило Ломона.
– Как это нет? – заморгал он. – Ты ведь с ними улетел на дирижабле!
– Гав!
– А сейчас ты здесь. Но ведь до Канталахти еще далеко, ты бы не успел прибежать. Веришь?
Медок трижды пролаял, что означало «не знаю».
– Ерунда какая-то… – помотал головой двуединый. – Ладно, дай лапу.
И вот тут ему стало не по себе. Он вспомнил, что перестал отчетливо улавливать ментальную энергию, так что кто знает, сможет ли он теперь понимать Медка? Но не попробовав – не узнаешь. И Ломон внезапно задрожавшей ладонью сжал мохнатую лапу друга.
Опасения были не напрасными – он не «услышал», что «сказал» ему пес. Возникло лишь перед мысленным взором беспорядочное мельтешение, от которого к горлу подкатил тошнотворный комок.
– Стоп! – выкрикнул двуединый и, разжав пальцы, выпустил собачью лапу. – Дай мне минутку…
Переждав, пока в голове слегка прояснится, он собрался попробовать снова начать «разговор», но услышал из-за спины взволнованный голос Олюшки:
– Это же ваша собака! Откуда она здесь? Ты же говорил, что она улетела на дирижабле! И ты что, с ней разговариваешь?
Ломон, увлекшись «беседой» с Медком, даже не заметил, как к ним подошли все трое: и Олюшка, и Подуха с Васютой. Сейчас нужно было быстро решить, что делать: продолжать скрывать разумность Медка или все-таки в этом сознаться, ведь теперь утаивать этот факт будет не только сложно, но и неэффективно, ведь от пса следовало многое узнать. И он решил сказать правду. Ведь если до этого он опасался, что осица ему не поверит, то теперь доказательство – вот оно, сидит рядом и смотрит на них умными глазами цвета гречишного меда.