Зонт Святого Петра
Шрифт:
К нему придвинули стол, и он быстро, размашисто написал: «Приезжай немедленно, дядя-папа умирает, он хочет передать тебе кое-что. Мама».
— Пошли работника, пусть сейчас же отправит телеграмму! Он с беспокойством ждал, когда вернется работник, трижды справлялся о нем. Но тот, вернувшись, принес неутешительную весть: телеграфная контора закрыта, телеграмму отправить не удалось.
— Э-а, беда невелика, отправим завтра утром. Хозяин наш на выдумки горазд — ничего с ним плохого не будет, вот только одно: уж больно стал нервный, не стоит его раздражать. Скажем, что телеграмма отправлена.
Ложь успокоила Грегорича, ему сразу стало легче. Про себя он рассчитал, когда приедет сын: мальчик должен быть послезавтра в
Старик спокойно проспал ночь, утром встал и, хотя был очень бледен и слаб, ходил, хлопотал, рылся в своем ящике, перебирая старые сувениры. И Анчура решила: «Не стоит посылать телеграмму, беды никакой не будет. Ему и сейчас уже лучше, а через день-другой и вовсе поправится.
Целый день Грегорич ковылял по дому, а под вечер заперся в кабинете, выпил бутылку токайского и долго-долго писал. Анчура всего один раз к. нему постучалась; — узнать, не нужно ли чего».
— Нет, — ответил он.
— Может, болит что?
— Бок болит, в том месте, где во сне потрепал человек с косой. Внутри болит что-то.
— Сильно болит?
— Сильно.
— Может, послать за врачом?
— Не надо.
Поздно вечером он вызвал к себе нотариуса, господин» Яноша Столарика, и, когда тот пришел, был очень весел, даже смеялся. Усадив нотариуса, велел подать вторую бутылку токайского.
— Из февральского урожая, Анчура.
Вино это оставалось еще от отца Грегорича, известного когда-то виноторговца, вино, выдержанное с того времени, когда в Токае собрали два урожая в год, в феврале и в октябре. Лишь короли пивали такое.
Этот «февральский урожай» получился так, что из-за рано наступившей зимы виноград оставался на лозе вплоть до самой весны. Можно представить себе, какой крепостью, тонкостью, каким букетом обладал этот нектар. Покойный Грегорич прозвал его «Lebensretter» [9] и часто говаривал: «Пусть тот, кто захочет руки на себя наложить, хлебнет стопки две такого вина: ежели холостой он — за шафером кинется, ежели женатый — за стряпчим». А означало это, что человек тот будет думать либо о женитьбе, либо о разводе — только не о смерти. Грегорич и Столарик чокнулись крепкой настойкой.
9
«Спаситель жизни» (нем.).
— Дьявольски хороша, — даже языком прищелкнул Грегорич. — Мой крестный отец отведал ее в тот день, когда я родился. Выходит, с него я начал, с ним и кончаю.
Они снова чокнулись. Нотариусу вино тоже нравилось. Между тем господин Грегорич вынул из кармана запечатанный пакет.
— Вот, господин Столарик, мое завещание. Я пригласил вас затем, чтобы передать его вам на хранение. — Он потер руки и засмеялся: — Презабавные вещи имеются в нем.
— Рано вы это затеяли, — сказал, принимая документы, господин Столарик. — К чему такая спешка?
Господин Грегорич устало улыбнулся.
— Мне это лучше знать, господин Столарик. Давайте-ка выпьем еще по рюмочке. Оставим смерть — она теперь за уздечку торгуется. Лучше расскажу я вам, господин Столарик, как мой отец добыл это вино. Забавная, скажу я вам, история.
— Любопытно послушать, господин Грегорич.
— Ха, отец мой был превеликий ловкач. Там, где ему не удавалось добиться своего напрямик, он шел путями окольными. Я кое-что от его хитрости унаследовал, но, к сожалению, не все. Ну, это отношения к рассказу не имеет. Жил, знаете, в Земплене некий граф. Был он несметно богат и в то же время непроходимо глуп. Очень добрый был человек и охотно помогал людям — оттого, собственно, и прослыл глупцом. Мой отец обычно покупал вино у него, и всякий раз, когда они заключали выгодную сделку, граф угощал отца крохотной рюмочкой этого нектара. Отец был страстный виноторговец
Как только нотариус ушел, Грегорич позвал работника Матько:
— Немедленно ступай к жестянщику и купи у него котел. Потом за любые деньги найди двух каменщиков и приведи ко мне. Только никому на свете ни слова, зачем и куда идешь.
Эге-ге, а ведь это самая слабая струнка была у Матько. Вот если б ему не наказывали, может, тогда и хватило бы духу смолчать…
— Ступай скорей, выполняй поживей. Одна нога здесь, другая там.
Перед тем как зажигать свечи, и котел и каменщики были уже на месте.
Пал Грегорич отвел двух мастеровых в самую дальнюю комнату и старательно запер дверь.
— Умеете ли вы молчать? — спросил он их. Каменщики переглянулись, подумали, и тогда заговорил тот, что постарше.
— Молчать человек умеет — с того и начинает, как на свет попадает.
— Пока говорить не научится, молчать не трудно.
— Попытка не пытка, — вмешался каменщик помоложе, — можно и попробовать, ежели дело того стоит.
— Конечно, стоит. Вы получите по пятьдесят форинтов, если нынешней ночью пробьете в стене углубление, чтобы в нем уместился котел, а потом так заделаете, чтобы это место узнать нельзя было.
— Только и всего?
— Да. Затем от хозяина этого дома вы будете каждый год получать по пятьдесят форинтов, пока не проболтаетесь.
Каменщики снова переглянулись, и ответил тот, что постарше.
— Сделаем. Где работать надо?
— Сейчас покажу.
Несмотря на то, что ходить ему было трудно, Грегорич снял с гвоздя ключ и, пропустив рабочих вперед, вышел с ними во двор.
— Идите за мной, — приказал он.
Они прошли через сад, за оградой которого находился «Ливан» — небольшой каменный домик с участком в два хольда, засаженным яблонями. Яблоки были здесь превосходные. Из-за них, собственно, и купил когда-то Пал Грегорич усадебку у вдовы священника и подарил ее маленькому Дюри, сразу записав на имя мальчика. Дюри, когда жил дома, занимал его вместе с Купецким, — сейчас домик был покинут и пустовал.
Вот куда привел Грегорич каменщиков и показал место, где надо долбить; когда кончат, пусть придут за ним и возьмут котел — он. хочет своими глазами увидеть, как котел замуруют в стену.
В полночь отверстие было готово. Каменщики пришли и постучали в окно. Грегорич впустил их, они вошли и увидели посреди комнаты котел. На котле лежали опилки, но был он так тяжел, что два здоровенных парня подняли его с трудом. А что лежало внутри, не знал никто.
Грегорич не отходил от них ни на шаг и, пока котел замуровывали, не двинулся с места.