Зонтик для дельфина
Шрифт:
— Ты чего? — удивился бомж, тем не менее хватая пиво. — Я же тебе ничего не сказал толком.
— Все равно бери, — сказала Мариша и повернулась, чтобы уйти.
Но ее остановил голос бомжа.
— Эй, постой ты! — сказал он. — Ты внизу, как войдешь, сразу увидишь Ермолку. Так ты скажи ему, что Генка просил вам помочь. Ермолке повезло в метро пристроиться, но мы с ним раньше в другой жизни почти корешами были. Думаю, он вам поможет, если сумеет.
Только ты ему чего покрепче купи. Ему пиво пить несподручно будет.
— А как я узнаю этого Ермолку? — спросила Мариша.
— Его мудрено не узнать, — хмыкнул бомж. — Ног у него нет. На каталке сидит.
Ермолку девушки и в самом деле увидели сразу же.
Он сидел на инвалидной коляске и казался вполне трезвым. На вид ему было лет сорок пять — пятьдесят.
Но возможно, что он был и моложе. Торс у него был мощный, а лицо украшала густая борода.
— Чего встали? — рыкнул он на подруг, когда девушки остановились возле него, и не думая подавать. — Инвалида не видели?
— Тебе привет от Генки, — сказала Мариша, доставая из пакета бутылку водки, купленную в ближайшем винном магазине.
— Какого еще Генки? — настороженно спросил у нее мужик, не сводя загоревшегося взгляда с бутылки, но тем не менее не торопясь ее брать.
— Бомж, наверху на лавочке сидит, — сказала Мариша. — Кореш твой. Левый глаз подбит.
— Тьфу ты! — сплюнул мужик. — Так бы сразу и говорили, что от того Генки. А водка зачем? Чего нужно-то?
— Знаешь вот эту бабку? — спросила у него Мариша, сунув уже захватанную грязными Генкиными пальцами фотографию.
— Ну, ясное дело, знаю, Арнольдовна это, — сказал мужик.
— Покажешь, где нам ее найти? — спросила у него Инна, пока Мариша недоуменно хмурилась.
— Зачем вам? — насторожился нищий.
— Поговорить нужно, — сказала Мариша.
— О чем поговорить-то? — настойчиво поинтересовался калека.
— Вот ведь какой любопытный! — проворчала себе под нос Мариша, а вслух произнесла:
— Не беспокойся, вреда ей не будет. Мы журналисты. Статью мы о вас напишем.
— А откуда фотка? — деловито поинтересовался нищий.
— Фотокорреспондент для себя кадр щелкнул, — принялась придумывать дальше Мариша. — А редактор наш как фотографию с этой старухой у него на столе случайно увидел, так сразу идеей про статью и загорелся. Желаю, мол, знать про эту бабку. А в особенности как до жизни такой она докатилась и как себя дальше в ней мыслит. В общем, все в таком духе.
— Ладно, — кивнул мужик. — Дурью мается ваш редактор. Лучше бы о чем-то важном писал.
— Это не нам решать, — вздохнула Мариша. — Мы с подругой люди подневольные. Так что, поможешь?
— Хорошо, — кивнул нищий. — Только одного пузыря будет маловато. Я с вами покачу, рабочее место оставлю. Заработка лишусь.
— И много лишишься? — поинтересовалась Мариша.
— Да уж пару сотен точно потеряю, — невозмутимо сказал нищий.
— Врешь! —
— — Зачем так долго? И двадцати минут хватит, — пожал плечами тот.
— Ты за двадцать минут насобираешь сотню или даже две? — поразилась Инна. — А сколько ты всего сидишь?
— Сколько нужно, столько и сижу! — рявкнул нищий и ехидно поинтересовался:
— Или ты на мое место претендуешь?
Нет, на его место Инна не претендовала. От одной мысли об этом у нее по спине пробежала дрожь, а саму ее кинуло в холод. Видимо, нищий понял ее состояние, потому что его лицо смягчилось.
— Эх, девки, вам и невдомек, до какой низости человек докатиться может, что ему мое место раем покажется. Хотите послушать, как тут оказался?
Подруги не то чтобы очень уж хотели, но опасались своим отказом обидеть Ермолку и к тому же не хотели .выйти из амплуа журналисток, которым поручено писать статью про нищих, поэтому молча кивнули в знак согласия. Нищий, уже успевший к этому времени сделать пару солидных глотков из бутылки, даже не поморщившись от крепкой влаги, устроился поудобней и начал говорить.
Если взглянуть со стороны, то жизнь у Ермолая Николаевича не задалась с самого начала. Начать с того, что родился он в семье потомственных алкоголиков.
Отец погиб, когда ему было три года. И вечно пьяная мать стала притаскивать в дом таких же пьяных хахалей. Но не это было самое скверное. Хуже всего было то, что Ермолай Николаевич родился инвалидом. Ноги совершенно не слушались его. Но если до двух лет родители не обращали никакого внимания на то, что их отпрыск не только не ходит, но даже и сидит с трудом, то, когда дело пошло к трем годам, отец неожиданно прозрел.
— А Ермолка-то у нас инвалид, — недоуменно сказал он, почесывая макушку и пьяно покачиваясь над малышом. — И в кого же это он такой уродился?
И в самом деле — в кого? Пока оба родителя выясняли этот вопрос, они успели несколько раз подраться.
Но ни одному из них просто не пришло в голову, что в болезни сына виноваты гены, изуродованные несколькими поколениями неумеренно пьющих предков. Но в остальном Ермолка оказался вполне здоровым мальчишкой. Обычные детские болячку к нему не липли.
И развивался он хорошо. Словно бы природа, отняв у него ноги, дала в остальном ему просто железное здоровье. Так что там, где другой более чахлый ребенок давно бы погиб, Ермолка рос и развивался, как сорняк на навозной куче. И к четырнадцати годам превратился в богатыря. В интернат мать Ермолку не сдала по той простой причине, что уже с четырех лет сын приносил в дом тугую копеечку. Один из сожителей матери пристроил инвалида нищенствовать. Дело оказалось нехитрым.
И Ермолка быстро научился жалобным голоском клянчить у прохожих копеечки, а иногда и пятаки.