Зоренька

Филиппов Андрей

Девицы кое-как зарабатывали на хлеб и овес, катая горожан в каретах и седлах. Виктор Васильевич был пьян всегда. Он смирно лежал или у себя в конторе, или на конюшне на тощей копне сена. Поднимался он только в заранее определенных конкретных случаях, когда без его вмешательства дело не обходилось. Или в школу пришли школьники проситься, чтобы их приняли на обучение верховой езде. Школьников полагалось прогнать. Или пришла налоговая инспекция. В этом случае необходимо было кричать зычным голосом, что правительство не выделяет ни копейки на существование школы и что вся эта (тут Зоренька, совершенно не стесняясь,

употребила нецензурное слово, очевидно, не понимая его значения) конюшня держится исключительно на его, Виктора Васильевича, энтузиазме. Или пришел гаишник. С гаишником Виктор Васильевич долго и молчаливо выпивал, а потом звал девиц, которые в этот момент еще не уехали или уже вернулись, и принимался орать на них, призывая соблюдать на дороге какие-то правила.

Впрочем, иногда Виктор Васильевич вдруг, словно по наитию, начинал обращаться со своими подчиненными девицами неожиданно нежно и ласково. Длилось это не более, чем один вечер. Вероятно, в зависимости от согласия какой-либо из девиц, руководитель проводил ночь или в конторе или опять в конюшне, предварительно обойдясь с одной-двумя лошадками совершенно неприличным образом. После чего тихое пьянство возобновлялось. И жизнь текла своим чередом.

Над Зоренькой главенствовала юная девушка, имени которой я не могу назвать, а в чем причина – о том ниже. Эта девушка чистила Зореньку, поила и кормила, выезжала на ней на промысел – шляться по дворам и улицам с целью найти какого-нибудь ребенка, которому вот прямо сейчас надо прокатиться на этой конкретной лошадке. Заработок был небольшим, но стабильным, зависящем разве что от погоды. Вначале девицы выезжали шумною компанией, затем расходясь по парам, но потом хозяйка Зореньки перессорилась со всеми подругами и они с Зоренькой стали ездить в одиночестве. Кстати, ссорились дамы всегда шумно, произнося скороговоркой вот такие слова (тут я испуганно замотал головой, указывая гостье, что приличной лошадке совершенно не пристало не то что произносить такие слова, а и вообще надо стыдиться, что она их знает), а часто и дрались, как правило, из-за денег или мужчин. Я попросил Зореньку не рассказывать мне подробности поведения нехороших девиц.

Однажды (тут Зоренька всхлипнула) они с хозяйкой приехали в один двор, где юная всадница привязала лошадку к забору. Зоренька была удивлена – а что, разве мы сейчас не будем катать детей? Но хозяйка вместо этого расположилась на лавочке вместе с еще одной юной дамой. На свет вылезла бутылка и штопор. Девочки поболтали, поплакали в объятиях друг друга, зашвырнули пустую бутылку в кусты, а затем хозяйка дважды попыталась запрыгнуть на Зореньку (первая попытка закончилась падением всадницы в грязь, но это ничего, падать они умели) и, наконец, утвердилась в седле. Ехали быстро. Всадница все время вертелась в седле, как на иголках, громко ругалась, показывала водителям окружающих автомобилей какие-то жесты и хохотала во все горло.Периодически ей начинало казаться, что Зоренька скачет слишком медленно и тогда крики и пинки адресовались не автомобилистам, а лошадке. Зореньке приходилось, демонстрируя чудеса маневренности, притискиваться в узкие щели между ревущими и дымящими железными чудовищами. На красном светофоре они сбили чью-то маму с коляской, но судя по знакомым словам, услышанным сзади, происшествие обошлось без жертв и в остановке не нуждалось.

На

повороте всадница, очевидно, перепутала право и лево, а, может быть, ее жест никак не относился к способам указать другим участникам движения направление своего маневра, но случилось ужасное. Огромный грузовик налетел на Зореньку сзади. Оглушительно вопящая и скрипящая машина ударила лошадку. Всадница, несколько раз перевернувшись в воздухе, шлепнулась впереди. И наступила тьма… А затем Зоренька увидела вдруг саму себя, в совершенно непристойной позе (раскорячив задние копыта и подняв зад, словно приглашая грузовик к любви), увидела, как собралась толпа, перегородив движение, как какие-то люди суетились вокруг всадницы… К Зореньке почему-то не подошел никто. Лишь один человек, водитель грузовика, заглянул в ее окровавленную морду с потухшим взглядом, плюнул и махнул рукой. Уже потом, когда всадницу увезла «скорая помощь», когда гаишники осмотрели место происшествия, что-то измерили и написали кучу бумаг, а потом уехали, сохраняя равнодушие на лицах, люди наконец-то проявили заботу о несчастной лошади. Шофер, призвав на помощь самых веселых и находчивых из редеющей толпы, указал на нее пальцем. Шестеро мужчин подняли тело и с размаху забросили в кузов. А потом был мясокомбинат. Шофер ругался еще более витиевато, чем бывшая хозяйка бывшей Зореньки, когда доказывал, что лошадь только что сама свалилась с грузовика и вполне пригодна на мясо, осталось только разделать. А упряжь? А, точно, на ней же упряжь! Водитель торопливо снял упряжь и теперь принялся кричать, уверяя работников мясокомбината в том, что коневоды перед отправкой лошади на мясо забыли снять с нее седло и уздечку. Но это ведь лучшее доказательство доброкачественности животного? Вот оно, только что скакало!

В конце концов общий знаменатель был найден, кузов поднялся и тело Зореньки шлепнулось на землю. История самой Зореньки на этом заканчивается. История шофера закончилась в конно-спортивной школе, куда он привез продавать упряжь, утверждая, что он больше в жизни не сядет на лошадь, потому что начальник посадил его на грузовик, а лошадь – туда ей и дорога! – отправилась на корм. Виктор Васильевич с пьяных глаз не узнал Зоренькины седло и уздечку и купил их за поллитра мутноватого пахучего спирта. У Виктора Васильевича болела голова и, мучимый похмельем, он спешил отвязаться от назойливого шофера.

Упряжь позже узнали девицы и повесили в стойле Зореньки в знак того, что они надеются на пополнение личного состава конюшни.

Юная всадница вышла из больницы. Но в школу она не вернулась. Ей, к сожалению, можно гулять теперь разве что во дворе, поскольку она легко забывает, где живет и как туда пройти. Ее имени я не знаю, так как она и сама его, кажется, больше не знает, каждый раз на вопрос «Девушка, а как вас зовут?» только глупо хихикает и называет разные имена. А еще ее отличительным признаком является мотоциклетный шлем, который она считает частью личного гардероба и никогда не снимает. А я думаю, что поздно. Если бы всадницы ездили в мотоциклетных шлемах – скольких бы проблем удалось избежать? Уж о сигналах поворота для лошадей я не говорю. Но мораль этой истории, конечно, иная – все потому, что у нас с пьянством не борются.

А плов с кониной – обязательно попробуйте! Рекомендую.