Зори над Русью
Шрифт:
Кажись, и горе старое, и люди те же — русские, ан нет! То у того, то у другого в непроглядной мгле, затянувшей очи, вспыхивают искры, как воск, тает рабья покорность!
Эх, Русь! Русь! Когда же белый саван туманов ночных, непроглядных падет на травы твои росою? Хоть бы на старости лет довелось зорю новых дней над твоими лесами увидеть!»
— Что ж, паренек, попа ты, видать, обидел, ну да повинную голову меч не сечет, а Настю свою… — замолк на мгновение, подумал: «Парня крепким словом ободрить надо, чтоб в удачу поверил, чтоб в бою не споткнулся», —
Семка только ахнул негромко, упал на колени. Наклонясь над ним, Сергий продолжал:
— За то, что не гнушаешься ею, мурзой опоганенной, многое тебе простится. А мурзу не убивай. Уж коли тебе на роду написано быть за Настю, за Русь мстителем, в честном бою сведет вас судьба, а нежданным, разбойным ударом меча не позорь!
14. ЧЕСНОК
Потрепав по шелковистой шее коня, Семка привязал его к столбу. Взглянул на низкую, ушедшую в землю кузницу. На буром дерне, покрывавшем ее, чуть заметно пробивалась зеленая травка. Дверь в кузню открыта. Внутри тьма. Окликнул:
— Эй, дед! С поклоном я до твоего кузнечного ремесла.
Из темноты вылез кузнец, выпрямился, низкая дверь была ему по плечо, бросил щипцы в деревянную кадушку, стоявшую у дверей, вода в ней зашипела, вышел из–под навеса, зажмурился от весеннего солнышка, погладил опаленную в двух местах бороду, да только зря — борода у деда свалялась, гребнем не причешешь, не то что рукой. Из–под косматых бровей кузнец посмотрел на Семку, на коня, привычно скользнул взглядом вниз на копыта.
— Подковать?
— Нет, другое. Скуй ты мне чесноку.
Кузнец удивленно поднял голову, потом глаза его сузились, засмеялись:
— Не туда попал, парень, у меня кузня, а не огород, — простачком прикинулся старый.
Семка ему укоризненно:
— Ну что, дед, хитришь? Мастер ты известный: не только подковы — шеломы и мечи куешь, знаю. Нешто никогда на своем веку чеснока не ковал?
Старик покачал головой.
— Не пойму, что городишь. Что за чеснок такой? — И опять хитринка в глазах. Что с ним поделаешь? Вроде врет дед, а может, и впрямь чеснока не знает? Только что же тати–то говорили — дескать, старым кузнецам этот снаряд ведом.
Семка стал объяснять, чертил палкой по земле:
— Ну, понимаешь, рогулька такая о четырех шипах вострых. Как ее на земь ни кинь, на три рога встанет, четвертый торчком вверх.
Кузнец хмуро поглядел на Семку, отошел к двери, на ходу поднял с земли кувалду:
— Отстань, парень, чеснок я знаю, но ковать такой разбойный снаряд не стану. Ну тя в болото! По одёже глядеть — честной человек, а выходит — тать.
Семка стоял обескураженный.
— Ты чего серчаешь? Мне чеснок для доброго дела нужен.
— Хо–хо–хо! — лешачьим басом загромыхал старик. — Доброе дело — коней калечить! — И, совсем распалясь, закричал: — Уходи подобру–поздорову, станишник!
Семка не ушел. Стоял, повесив голову, мял в руках шапку. Заговорил тихо, с запинкой:
— Мурза ордынский…
Теперь старик слушал уже без усмешки, подошел к Семке:
— А не врешь, парень? — заглянул в глаза, улыбнулся просто, без лукавства. — Ин будь по–твоему. Вроде не врешь: очи у тебя добрые. Приезжай через три дня, будет тебе чеснок.
Семка схватил старика за руки:
— Спасибо, дедушка, чем и отблагодарить тебя, не знаю!
Кузнец опять нахмурился:
— Это ты брось. За такое дело ни казны, ничего не возьму, для души сделаю… Так приезжай. Мешок кожаный припаси.
Поднял брошенную кувалду, ушел в кузницу.
Семка постоял немного на месте, услышал, как заскрипели, задышали меха. Заглядывая в открытую дверь, увидел огненную вьюгу искр над горном.
«Ехать надо, а то прогневишь старика — прогонит прочь».
Не дожидаясь этого, подошел к коню, еще раз оглянулся на кузницу, там уже не искры, а синеватое пламя дрожало над жарко разгоревшимися углями.
Семен стал в стремя, легко прыгнул в седло, повернул коня обратно к Троице.
Кузница стояла недалеко от монастыря, на Ярославской дороге.
15. ПО СОВЕТУ СТАНИШНИКОВ
Казалось мурзе, что добился он покорности Настиной, сломил девку.
«Грозила меня зарезать, — думал Ахмед, — а сил и не хватило. Смириться пришлось. Не плачет больше, не кусается. Сникла.
Вот и ныне, поехали из Москвы, девку вязать не пришлось».
Эй, мурза, остерегись! Надела на себя Настя личину. [50] Не ведаешь ты замыслов ее! Думаешь, кругом заколдованным замкнул ты Настю в безысходность, думаешь, нет в живых удала добра молодца, что пошел бы выручать ее из полона, думаешь, заворожил ее, в очи ее заглянув Кощеем Бессмертным? Не видел ты глаз ее, когда о тебе думает она, а увидел бы — похолодел. Вот она бок о бок с тобой сидит покорная, тихая, слушает, как пронзительно скрипят на немазаных осях тяжелые сплошные колеса арбы, а сама молчит, затаилась, думает.
50
Личина — маска (здесь в переносном смысле).
«Вот и рубежи московские близятся, а там Рязань, а дальше и Руси конец…» Мысли обрывались. Слишком страшно было подумать, что ждет ее чужбина, неволя да поганые ласки старого мурзы. И так навсегда! Страшное это слово. Одно и утешение, что полон ее не будет долог. Уже сейчас мурза настороженность с ней почти вовсе растерял, а приедет в Орду — и совсем приглядывать за ней перестанет, а тогда нож она добудет… Горше всего было то, что не удалось ей в Москве оружием запастись, и мурзе придется татарского ножа отведать, а значит, ей суждено в чужую землю лечь, значит, и смерть не избавит ее от ордынского полона…