Зори над Русью
Шрифт:
Фома глубоко задумался, потом посмотрел в глаза Горазду:
— Значит, по–твоему, мне на цепь не глядеть и меч для себя сковать?.. И мечом тем зло пронзить!
Горазд в такт речи Фомы только головой кивал: «Так! Так!»
Но Фома вдруг спросил:
— А с цепью как быть? Кажный вечер тиун приходит, проверяет, все ли звенья целы, а ночью сторожам наказано слушать, не рублю ли я цепь…
Горазд ответил твердо:
— О том поразмысли сам. Сейчас вон солнце садится, а сказано —
Не сказав больше ни слова, Горазд ушел, а ночью Фому разбудил спавший рядом с ним Никишка. Фома завозился на соломе, заворчал:
— Ну, чего тебе не спится?
— Слушай, мастер, что на воле творится.
Фома сел, зевнул, сказал недовольно:
— Какого черта ты колобродишь? Ну, гроза, ну, ливень, так ведь тебя не мочит, а я после Гораздовых слов до полуночи с боку на бок ворочался и сейчас только забылся, а ты и разбудил.
— Да ты проснись, мастер, гроза грозе рознь. Слушай! Гремит–то как! Боюсь, твердь небесная раскалывается, ну как небеса да на нас рухнут…
— Полно ты, пустомеля! Говоришь, небо раскололось, ну и ладно. Мы завтра железные скрепы скуем и на небо наложим, чтоб оно совсем не расселось.
Никишка от таких слов даже в сторону от Фомы подался, зашептал:
— Замолчи, мастер, замолчи, пока цел. Да тебя за такие слова громом убьет.
Фома зазвенел цепью, поднимаясь, смачно зевнул, даже зубы лязгнули, пошел к двери, толкнул ее. За распахнувшейся настежь дверью дрожали озаренные почти непрерывными молниями голубоватые струи дождя.
Фома оглянулся, крикнул:
— Иди сюды, заячья душа! Ну и здорово! Ну и хорошо! Смотри, опять озарило, вот славно! А ливень–то, ливень хрустальный… — Фома не договорил. Под оглушительным ударом дрогнула земля, и едва стих последний перекат грома, как опять ночь вспыхнула от синего света молнии. Выглянув из–под навеса, Фома закричал:
— Никишка, гляди! От неба ломоть откололся, валится!
— Врешь ты! — плачущим голосом отозвался Никишка.
Новый раскат грома заглушил задорный хохот Фомы:
— Не веришь? Сам не веришь, что твердь небесная расселась, а брешешь… — Мастер смолк, весь подался вперед, закричал: — Эй! Кого там леший несет без времени? Сворачивай сюды, схоронись от дождя под навесом.
Никишка сквозь шум дождя расслышал чавканье грязи под конскими копытами, выскочив к Фоме, он разглядел на дороге несколько всадников и пару возов, накрытых кожами.
— Сюды! Сюды! — кричал Фома, потом коротко Никишке: — Раздуй горн.
Всадники подъехали, спешились, вошли внутрь. Высокий статный человек сбросил прямо на землю плащ и спросил Фому:
— Куда мы заехали?
— В поместье к боярыне Паучихе.
—
— Чую, он не из простых мужиков, — ответил Фома, — мужики, вишь, плащей не носят, а кто он такой, почем мне знать.
Тотчас к Фоме подскочили двое, толкнули в загорбок, зашептали яростно и испуганно:
— Вались на колени, холопское отродье! Князь Тверской Михайло Александрович перед тобой.
Фома их легонько отстранил и, не понизив голоса, ответил:
— Пошто на колени? Да я только перед Спасом на колени встаю, — и, повернувшись к князю, нарочно неторопливо поклонился ему поясным поклоном.
— Коли ты в самом деле Тверской князь, в кузне у меня оставаться тебе не гоже. Поезжай к боярыне Василисе, у нее хоромы побогаче моих… Мой подмастерье тебя проводит.
— Проводишь сам!
— Нет, Михайло Александрович, сам я тебя не провожу, пойдет Никишка.
— А ну, поучите невежу! — приказал князь. Но Фома дело до кнута не довел — подхватив цепь, звякнул ею, засмеялся:
— Не гневайся, князь Михайло, обиход мне ведом, да, вишь, у Паучихи я на железной паутинке сижу, так што хошь не хошь, а придется тебе в провожатые подмастерье взять.
Князь, не отвечая, повернул к выходу. На плечи ему набросили плащ. Никишка ушел в одной рубахе. Ходил он долго, Фома его не дождался, опять завалился на солому и захрапел. Но поспать ему не пришлось. Вернувшись, Никишка, как был промокший до нитки, рубахи не переменив, кинулся к Фоме, затормошил:
— Мастер, проснись! Мастер Фома!..
— Опять спать не даешь, неугомонный ты парень, Никишка!
— Слушай, Фома, ведь князь–то Михайло заблудился: ему в Микулин надобно.
Фома зевал, кряхтел и все пуще сердился:
— Ну и пусть едет в Микулин, а я спать буду.
— Да он не в самый Микулин едет.
— Ну и пусть!
— Нет, не пусть! Он в Литву бежит!
С Фомы сон как рукой сняло. Схватил Никишку за плечи , затряс:
— Как бежит?
— А как зайцы бегают. К Твери московские полки подошли.
— Врешь?!
— Не вру! Стоя у боярского крыльца, все своими ушами слышал. Князь о том боярыне Паучихе сам сказал и ей поберечься присоветовал, а то–де, не дай бог, и сюда москвичи нагрянут… Ой! Ой! Пощади!.. — взвыл Никишка, освобождаясь от объятий Фомы.
10. МЕЧ ФОМЫ
— Да што она, рехнулась, дура баба?
— Рехнулась аль нет, а холопы на берег Ламы согнаны, и каждому в руки по луку дано.
— Ой, Никишка, брешешь!
— Не брешу!