Зов Древних
Шрифт:
Этайн, разумеется, прервала игру — того королю и надо было.
— Сейчас я пойду с ним,— объявил Конан.— А потом отправлюсь спать. Благодарю графиню за приятную музыку.
— Дозволь мне пойти с тобой, кениг.— Хорса быстро встал со скамьи.
— Оставайся здесь,— махнул рукой Конан.— Во Фрогхамоке нам ничего не угрожает. Идем, Бриан Майлдаф.
Бриан Майлдаф служил посыльным при Коннахте Мабидане, поскольку обладал отличной памятью, железным здоровьем, умел дать сдачи любому обидчику, а в споре не уступил бы ни туранскому торговцу, ни самому старому и словоохотливому шемиту. Он знал все ходы
— Во дворе стоит дерево, а рядом находится священное место для костра,— показывал горец.— Туда приносят золотые хлебные колосья. Сегодня у нас Праздник Зерна. Он, вообще-то, идет целый месяц, но сегодня особая ночь. Днем девушки собирали для венков желтый клевер и золотую ромашку. А ночью мы до утра пьем наше золотое вино и едим землянику и ячменные лепешки с медом, с сыром, с чем угодно и просто так. Женихи сегодня выбирают себе невест, чтобы завтра в состязаниях показать свою доблесть, а потом договариваются о свадьбе. Завтра будут метать копья, кидать столбы, биться на мечах и еще стрелять из лука. А сейчас праздник! Сегодня будет петь Мойа!
Конан не знал, кто такой Мойа, но во дворе уже пылал огромный костер, размерами напоминающий башню, и еще несколько костров поменьше. Воздух оглашался звуками каких-то дудок, барабанов и рожков. Тут и там встречались группы горцев в своих шерстяных накидках и шапках с меховой оторочкой и хвостом из пушистой лисы. Девушки в длинных новых платьях, в венках из цветов клевера и ромашки несли в руках колосья. Отовсюду доносились песни, сухие дрова весело потрескивали в кострах, гудели разноголосые разговоры...
И хоть горцы не любили киммерийцев, а те — горцев, они были во многом похожи, и среди них Конан чувствовал себя куда лучше, чем наверху, в покоях замка. Бриан провел его к главному костру. Там сменяли друг друга певцы, аккомпанируя себе на таких же арфах, что была в замке, только более скромных. Они исполняли песни, то быстрые и зажигательные, и тогда многие начинали танцевать, то медленные и печальные, то мрачные баллады о давних днях, то простые деревенские.
Конан не понимал языка горцев, но Майлдаф, сколь мог верно, переводил королю содержание. Особо отряженные люди обносили собравшихся молодым вином, хотя напиток не был виноградным, а большие котлы с пивом находились здесь же, подвешенные на цепях к вкопанным в землю крепким столбам. Стояла глубокая ночь, но всякая охота спать у короля пропала, ему было весело под звездами.
Но вот возгласы стихли, и к костру на песенное место вышла стройная, крепко сложенная девушка среднего роста. Ее длинные вьющиеся волосы были желты, как колосья, что держали в руках ее подруги, а глаза сини, как вода горных озер. Обнаженные руки ее, тонкие и сильные, серебрящиеся в ночи, украшали незатейливые медные браслеты. Лицо ее было молодо и прекрасно, а глаза смотрели смело и задорно. Арфы у нее не было — мигом нашлись охотники подыграть.
— Это Мойа. — Из темноты возник Майлдаф с кружкой пива.— Она поет лучше всех! А как танцует...
Он хотел сказать еще что-то, но тут заиграла музыка, и Мойа начала петь. Это было необыкновенно.
Песня сменяла песню, а иногда песню сопровождал танец. Никогда еще Конан не видел такой выразительности, пусть и не было у Мойа утонченности восточных танцовщиц: те были комедиантками, циркачками — Мойа жила танцем, и танец бился, как живой огонь.
Когда музыка смолкла и Мойа остановилась, чтобы немного отдохнуть, сначала повисла тишина, а потом двор потонул в восхищенных криках. Конан тоже что-то кричал и поймал себя на том, что кричит по-киммерийски.
Мойа знала себе цену, а потому умела играть с большим собранием людей.
— Горцы! Видите, там, на столбе, что натерт маслом, венок из клевера? — Она указала, на возвышавшийся за спинами собравшихся у костра, высокий, локтей тридцать высотой, деревянный столб.
Толпа раздалась. Люди с факелами тут же осветили столб. На вершине и впрямь было что-то с трудом различимое в темноте. Мойа подбежала к столбу.
— А еще там серебряная заколка, ее специально для Праздника Зерна сделал старый Махатан. Такая заколка очень украсила бы мой плащ, не правда ли?
Раздались возгласы восторга,— Тот, кто достанет мне венок и заколку, сам наденет венок мне на голову и сам заколет на мне плащ. Видите, плащ есть, но его нечем заколоть! — Она приняла из рук старика (видимо, это и был кузнец Махатан), новый шерстяной плащ и показала всем.— А еще этот смельчак заслужит мой поцелуй. Найдется ли в кланах земли Гвинид кто-нибудь, кто утешит бедную девушку?!
Тут же раздались ответные крики: желающих нашлось множество.
— Она уже четвертый год это предлагает,— пояснил Майлдаф, который остался стоять, спокойно попивая из кружки.— Никому еще этого не удалось. Я сам пробовал три года подряд — бесполезно. Но я поднимался выше всех — до половины! Здесь нужны сила медведя и ловкость снежной кошки.
Король кивнул. Он смотрел на молодых сильных парней, которые один за другим, под музыку и шум собравшихся, пытались покорить столб — и раз за разом срывались, сопровождаемые смехом не принимающих участия в забаве и тех, кому это еще предстояло.
Взгляд короля то и дело возвращался к Мойа. Она была как лепесток огня: вся горела и, кажется, светилась. И она была красива и гибка, как настоящий огонь.
Когда то ли пятнадцатый, то ли двадцатый желающий попытать счастье съехал вниз и поспешно скрылся в толпе, повисла пауза. Если кто еще и думал добраться в этот раз до верха, то уверенности у него явно поубавилось.
— Что же вы, мужчины Гвинида?! — прозвенел голос Мойа.— Или четвертый год подряд не смогу я надеть новый плащ и опять должна ходить в старом всю холодную зиму? Или вы ждете, когда сквозь дыры в нем увидите мое тело? Зря ждете: Мойа умеет держать в пальцах иголку!