Зов крови
Шрифт:
— Просто у «Долга» есть цели, и они их придерживаются. А мы… понимаешь, нашей группировке уже много-много лет, а единственное крупное дело, которое мы почти смогли закончить было в далеком две тысячи одиннадцатом, когда мы в ЧАЭС пошли. Только тогда половина наших там слегла, и непонятно ничего было.
— Тебя за такие разговоры командование не…
— Не-е… Командование уже знает итак все. Нам, понимаешь, дело нужно, а то парням уже осточертело сидеть на задницах.
— Да? У меня есть дело к вашему командиру.
— Правда? Какое?
— Ты трепаться об этом не будешь? — на всякий случай спросил я. Холод
И я рассказал ему всю свою грустную историю об «Олимпе» и сталкерах, которые были заперты там. Холод слушал, не перебивая, а когда я закончил, накинулся с расспросами:
— И что? Так все и было? Как же вы прожили там столько? И прям вот так вот и исчезали? Ну и ну…
— Холод, стоп. Как ты думаешь, заинтересует ваших такое дело? Неизведанная лаборатория на Севере Зоны…
— Конечно, заинтересует. Только тебя к командиру нашему не пустят просто так. Тебе себя проявить нужно.
— Что?! Проявить? Ничего себе! Там люди каждый день пропадают, а вам нужны какие-то доказательства?
— Тебя не знает никто, понимаешь? Дело в том, что тебе могут просто не поверить, ты же сам сказал, что тебя мало кто знает.
— Меня в «Олимпе» знают!
— В «Олимпе» водятся ветераны да долгожители, а ты в Зоне и трех месяцев не пробыл.
— Ну и что?
— Короче, Грэй, я тебе верю. Но начальство на слово не поверит, ему доказательства нужны. Ты иди, поговори с капитаном Орленко, поработай на него, может, потом допустят к генералу.
— Самому главному «чистонебовцу»?
— Нет, еще не самому главному. Самый главный за Периметром.
— Ладно…
Я поднялся из-за стойки и вдруг из громкоговорителя на улице раздался спокойный голос:
— Внимание всем отрядам. Говорит генерал Ковальский. Приближается Выброс, срочно найдите убежище.
Я выругался. Ненавижу Выбросы. При каждом Выбросе я чувствую себя неважно, даже находясь глубоко под землей.
— У вас тут переночевать можно? — поинтересовался я.
— Пятьсот за ночь. Вон там, в здании.
— Благодарю.
Я зашел в здание с вывеской. В подъезде чем-то воняло, было грязно. В вахтерской комнатушке сидел грозного вида старик и что-то бормотал.
— Чего надо? — проворчал он, увидев меня.
— Комнату.
— Шестьсот.
— Эй, Холод сказал, что пятьсот, не гони, мужик! — возмутился я.
— То сказал Холод, а это я говорю. Давай шестьсот рублей или сто гривен или проваливай.
— Ладно, ладно.
Я отсчитал нервному вахтеру шесть соток, и он довольно кивнул, кинув мне ключ. Я поймал ключ левой рукой, глянул на барку с числом 17 и потопал по лестнице. Все входные двери в квартирах были убраны, и в каждой комнате во всех квартирах было одно и то же: раскладушка, шкафчик, стол и стул. Хорошо, хоть были утеплены окна и было отопление. Так же работало электричество, и в каждой квартире (тут все были двухкомнатные плюс кухня) было по одному туалету с ванной. Моя семнадцатая комната была на втором этаже, потому как в каждой квартире было по три комнаты (кухни ныне тоже сдавались как спальни), а квартир на этаже по четыре.
Я запер дверь, сел на кровать, помассировал виски. Окна были хорошо заклеены, ни одной дырочки, значит, пережить Выброс тут вполне можно. Я скинул сапоги, положил свой шлем, рюкзак и оружие на стол, повесил плащ на стул. После подкрепился
В глазах потемнело. Тучи за окном были черными, а небо красным, смахивало на ад из голливудских фильмов. Сверкали одна за другой молнии, громыхал гром, земля слабо тряслась. Эх, сколько Выбросов я пережил за эти пять лет…
Зона одарила меня превосходным чутьем, но заломила такую вот цену. Кости страшно ломило, голова болела. Звуки стали резче, цвета ярче, затем все исчезло. Остался лишь я наедине с дикой болью во всем теле. А потом исчезло и это.
Сознание возвращалось медленно и неохотно. Мышцы одеревенели, голова налилась свинцом и гудела так же. Комната потихоньку приобретала очертания, а вот звуков никаких не было. Гробовая тишина стояла на улице.
Я лежал на спине. Бывает такое, когда думаешь, что сейчас встанешь и сможешь горы свернуть, но стоит тебе только шевельнуться, как сразу же накатывается дикая боль и слабость, из-за которой чувствуешь себя увеченным. Так было и со мной после каждого Выброса. Я пролежал часа два, пока наконец не почувствовал, что мышцы приходят в норму, и тело начинает слушаться.
Полная власть над телом пришла вместе с сильным приступом кашля. Противный кашель, при котором легкие горели, будто в них влили несколько литров расплавленного железа. Приступ прошел, и я сел, поставив ноги на пол, и оперевшись о стол, поднялся на ноги. Так и опираясь о стол, а потом о стену, подошел к окну. Выглянул. Гробовая тишина, как и всегда после каждого Выброса, и ни души на улице.
Но тут тишину прервал громкий голос:
— Говорит генерал Ковальский. Выброс закончился, можно выходить на улицу.
Потом веселый голос, принадлежащий уже не ему, добавил:
— Надеюсь, никто не пострадал, а кто пострадал, подходите в бар, подлатаем.
Я начал собираться. Глянул на время. Уже шесть часов утра. Начался третий день после моего выхода, значит, там осталось всего пятнадцать человек. Вот черт.
— Говоришь, важное дело к генералу? — переспросил полковник Орленко.
Низкий на голову ниже меня, крепкий, пошире меня в плечах раза в полтора, полковник обладал мощным басовитым голосом, от которого кровь стыла в жилах. Полковник обладал какой-то неуловимой скрытой харизмой и внушал доверие. Несмотря на хмуро сдвинутые брови, на его лице была веселая ухмылка, которая никак не ассоциировалась с серьезным человеком.
— Да, очень важное, — кивнул я.
— Расскажи мне. Я решаю такие дела.
Я рассказал ему историю с лабораторией. С серьезным лицом, а не так красочно описывая, как Холоду. Полковник внимательно слушал, при этом меряя шагами комнату, не перебивал, но когда я дошел до того места, где я покинул лабораторию, он остановился и сказал:
— Остановись. Как, говоришь, называется комплекс?
— НИК-17.
— И находится он в поселке Красное?
Я кивнул.
— Так-так…
Полковник быстро подошел к своему столу, на котором стоял ноутбук. Что-то набрал на клавиатуре, потом глянул на меня. Покачал головой, снова напечатал.