Зов Ктулху
Шрифт:
Трое матросов были сметены дряблой когтистой лапой, прежде чем успели понять, что происходит. Упокой, Господи, души Донована, Гереры и Ангстрема! Трое других, скользя по бесконечно широкой, покрытой зеленоватой коркой каменной поверхности, бешено рванулись назад, к яхте. Внезапно бедняга Паркер оступился, и Йохансен клянется, что его тут же втянул в себя угол каменной цитадели, которого мгновение назад здесь не было и не должно было быть, — и угол этот был острым, хотя и обнаружил вдруг свойства тупого. Едва Брайден и Йохансен успели прыгнуть в шлюпку и схватиться за весла, как гороподобное чудище зашлепало за ними по илистым камням, лишь на короткое время задержавшись у кромки воды.
На их счастье, пар в котлах был спущен не до конца, а потому им хватило всего лишь нескольких лихорадочных перебежек от штурвала к машине и обратно, чтобы привести судно в движение. Медленно, очень медленно, среди извращенных, не укладывающихся в сознании картин этого неописуемого ужаса они принялись вспенивать злосчастные воды, в то время как по
14
Полифем— в греческой мифологии великан-циклоп, обманутый и ослепленный Одиссеем. Когда последний со спутниками отплывал от берега, Полифем, проклиная его, стал наугад метать им вслед огромные камни.
В отличие от своего товарища Йохансен решил не сдаваться. Понимая, что звездная тварь неминуемо настигнет не успевшую набрать ход яхту, он предпринял отчаянный маневр: поставив регулятор хода на «полный вперед», он молнией взлетел на палубу и резко повернул штурвал. Совершив стремительный разворот во вспененной зловонной воде, отважный норвежец направил нос яхты навстречу преследовавшему его ужасному студенистому телу, что вздымалось над смрадной пеной подобно корме дьявольского галеона. Вскоре жуткая осьминожья голова с извивающимися щупальцами оказалась непосредственно под бушпритом мощно разогнавшейся яхты, но Йохансен неумолимо направлял ее вперед. Вдруг что-то оглушительно треснуло, как если бы лопнул чудовищной величины пузырь, и вода покрылась толстым слоем густой слизи, какую могла бы произвести разорвавшаяся на куски гигантская медуза, а воздух исполнился смрадом тысяч разверзшихся могил. В воздухе разнесся вопль, для описания которого несчастный летописец не сумел подыскать подходящего слова. На мгновение судно окуталось едким, ослепляющим зеленым облаком, а затем за кормой послышалось какое-то мерзкое бульканье. Великий Боже, это разбросанные ударом яхты осклизлые останки тела ужасающего исчадья звезд неизъяснимым образом воссоединялись в своем богомерзком первородном естестве! Однако даже великому Ктулху потребовалось некоторое время для того, чтобы собрать себя воедино, и за это время яхта «Алерт», набирая скорость при возраставшем давлении в котлах, успела ускользнуть из этого проклятого места.
Вот и все. Далее Йохансен говорит только об ужасной статуэтке, найденной в каюте яхты, и о проблемах с пропитанием, которое ему пришлось добывать для себя и для безумца, то и дело заливавшегося бессмысленным хохотом. После первого отчаянного прилива отваги Йохансен больше не пытался управлять яхтой, словно наступивший вслед за тем резкий упадок сил отнял у него и часть души. 2 апреля последовал новый шторм, во время которого сознание норвежца заволокла мрачная пелена. Он смутно припоминал свои призрачные блуждания в каких-то бесконечных водных безднах, сменявшиеся головокружительными полетами на хвосте кометы сквозь крутящиеся вихрем вселенные. Затем были безумные взлеты из неведомых темных глубин к самой луне, за которыми следовали стремительные погружения обратно во мрак, — а надо всем этим гремел безудержный хохот целого сонмища Властителей Древности, которые являлись ему с искаженными от смеха лицами и в сопровождении кривлявшихся зеленых бесенят с крыльями летучих мышей.
Спасение из этого кошмара явилось в образе «Виджиланта». Затем был допрос в адмиралтействе, людные улицы Данидина и, наконец, долгий путь на родину. Он не стал никому ничего рассказывать, понимая, что его тут же примут за умалишенного, и доверился лишь бумаге, но об этом не должна была знать даже жена. Моряк с нетерпением ждал смерти, ибо только она могла принести ему благо, раз и навсегда уничтожив страшные воспоминания.
Таков был документ, прочитанный мною на пути в Лондон; теперь он покоится в жестяном ящике рядом с барельефом Уилкокса и бумагами профессора Энджелла. Вместе с ними суждено кануть в забвение и этой моей рукописи, в которой по воле случая сошлось воедино то, чему, я надеюсь, никогда впредь не соединиться. Мне было дано познать все ужасы, от каких должна оберегать себя Вселенная, — и отныне даже весенние небеса и летние цветы для меня не радость, но горькая отрава. Впрочем, вряд ли меня ждет долгая жизнь. Скорее всего, я уйду так же, как ушли мой дед и бедняга Йохансен. Я знаю слишком много, а ужасный культ все еще жив.
Жив еще и Ктулху — я думаю, он по-прежнему покоится в каменной пропасти, что укрывала его с тех времен, когда наше солнце было еще совсем молодым. Очевидно, проклятый город вновь погрузился в океанскую глубь, ибо после апрельского шторма «Виджилант» прошел над этим местом
Дагон [15]
(перевод Е. Мусихина)
Я пишу в состоянии сильного душевного напряжения, поскольку сегодня ночью намереваюсь уйти в небытие. У меня нет ни гроша, а снадобье, единственно благодаря которому моя жизнь остается более или менее переносимой, уже на исходе, и я больше не могу терпеть эту пытку. Поэтому мне ничего не остается, кроме как выброситься из чердачного окна на грязную мостовую. Не думайте, что я слабовольный человек или дегенерат, коль скоро нахожусь в рабской зависимости от морфия. Когда вы прочтете эти написанные торопливой рукой страницы, вы сможете представить себе — хотя вам не понять этого в полной мере, — как я дошел до состояния, в котором смерть или забытье считаю лучшим для себя исходом.
15
Рассказ написан в июле 1917 г. и опубликован в ноябрьском, 1919 г. выпуске журнала «The Vagrant». Фильм ужасов «Дагон» (2001; режиссер Стюарт Гордон), созданный по мотивам произведений Лавкрафта, сюжетно имеет мало общего с данным рассказом.
Случилось так, что пакетбот, на котором я служил в качестве суперкарго, подвергся нападению немецкого рейдера в одной из наиболее пустынных и наименее посещаемых кораблями частей Тихого океана. Большая война [16] в то время только начиналась, и океанская флотилия гуннов [17] еще не погрязла окончательно в своих пороках, как это случилось немного погодя. Итак, наше судно было взято в качестве приза, а с нами, членами экипажа, обращались достаточно гуманно, как и подобает обращаться с пленными моряками по законам войны. Наши враги охраняли нас не очень-то тщательно, благодаря чему уже на шестой день со времени нашего пленения мне удалось бежать на маленькой лодке, имея на борту запас воды и пищи, достаточный для того, чтобы выдержать довольно длительное путешествие.
16
Большая война— имеется в виду Первая мировая война.
17
Гунны— здесь: презрительное прозвище немцев, бывшее в ходу у западных союзников.
Обретя наконец-то долгожданную свободу и бездумно положившись на волю волн, я имел весьма смутное представление о том, где нахожусь. Не будучи опытным навигатором, я смог только очень приблизительно определить по солнцу и звездам, что нахожусь где-то южнее экватора. О долготе я не имел ни малейшего представления; тщетной оказалась и надежда на то, что вскоре удастся увидеть полоску берега или какой-нибудь островок. Стояла хорошая погода, и в течение многих дней я дрейфовал под палящим солнцем, ожидая, что появится какой-нибудь корабль или течение принесет меня к берегу обитаемой земли. Однако ни корабль, ни земля так и не появились, и я начал впадать в отчаяние, осознавая свое полное одиночество посреди мерно вздымающейся синей громады нескончаемого океана.
Перемена произошла в то время, когда я спал, и мне неизвестны детали случившегося, поскольку сон мой, беспокойный и насыщенный различными видениями, длился довольно долго. Проснувшись же, я обнаружил, что меня наполовину засосало в слизистую гладь отвратительной черной трясины, которая простиралась вокруг меня настолько далеко, насколько хватало взора. Моя лодка лежала на поверхности этой трясины неподалеку от меня.
Хотя легче всего представить, что первым моим чувством было изумление от такой неожиданной и чудовищной трансформации пейзажа, на самом деле я скорее испугался, чем изумился, ибо зловоние и черная гниль вокруг произвели на меня самое гнетущее впечатление. Мерзкий запах исходил от разлагающихся останков рыб и других с трудом подающихся описанию объектов, которые тут и там торчали из отвратительной грязи, образующей эту нескончаемую равнину. Вряд ли мне удастся описать словами угрюмый пейзаж, который окружал меня со всех сторон. Я не слышал ни звука, не видел ничего, кроме необозримого пространства черной трясины, а сама абсолютность тишины и однородность ландшафта подавляли меня, вызывая поднимающийся к горлу ужас.