Зов пахарей
Шрифт:
Староста ее спрашивает:
– Тетушка Фидо, эти люди знают, для чего они горло дерут. А ты что кричишь, ты-то чего хочешь?
– Не знаю, почему они так кричат, но зря народ голосить не станет. Где весь народ, там и Фидо.
– О Змо разговор, – объяснил староста. – Народ хочет прогнать ее из села. А ты что скажешь?
– Да разве ты не знаешь, староста, что Змо шлюха? Креста на ней нет. Двое детей у нее, оба полоумные. Позавчера я чуть глаза ей не выколола! Говорит мне: «Фидо, ты что каждый день в горы таскаешься? Смотри, там под деревьями фидаи прячутся. Ежели
– Родник Сероб давно уж мертв.
– Геворгу Чаушу пожалуюсь. Тебе дело говорю, староста, – или я, или Змо.
– Не велика беда, уходи, – фыркнула Змо. – Одной нищенкой меньше будет.
– Лучше нищей быть, чем бесстыжей, – и Фидо плюнула в лицо Змо, повернулась и ушла.
– Получила? Ну что теперь скажешь? – обратился к Змо староста.
– Что говорить-то, староста? Разгони их всех, тогда и скажу, – ответила Змо, вытирая лицо.
– Ступайте, невестушки, ступайте по домам. Посмотрим, что Змо мне скажет.
И все женщины, старые и молодые, разошлись, пошли по домам.
– Ну, староста, чтоб тебя землей засыпало, – сказала Змо, когда все разошлись. – Я-то думала, ты умный человек. Ты и сам знаешь, что беспутней меня на свете нет бабы. Что же мне еще остается, как не обзывать всех? А святая книга… так я ею грехи свои замаливаю.
– Как она к тебе попала?
– Один знакомый курд нашел в ущелье Красного Дерева. Ночью пришел ко мне и принес в подарок молитвенник.
– Когда это было?
– Тому уж семь лет.
– За то, что призналась, оставляю тебя в селе, но книгу у тебя отберу. Это молитвенник «Кочхез» из дома Рыжего попа, тот самый, что Арабо потерял в брнашенском лесу. В нем пергаментные листы и серебряный оклад, седьмого века эта книга.
– И обернута в платок. На платке нарисована соха, мужчина с сохой, поле пашет.
– Быстрей иди домой, принеси мне эту книгу.
– Воля твоя, староста.
– Парень Мхто!
– Чего желаешь, староста?
– Пойдешь с Змо, возьмешь молитвенник «Кочхез», принесешь мне.
– Иду, староста.
Мхто принес молитвенник, и я, попрощавшись с селом Татрак и его старостой, взял книгу дома Арабо и пустился в обратный путь.
Вот вам и Змо. Я увидел ее в селе Татрак. Такие Змо повсюду есть. Мир не может существовать без Змо.
Огонь в Тахвдзоре Но ведь я должен смыть скверну с молитвенника Арабо, так мне наказал огненный конь из Взрыв-родника. В конце молитвенника был ишатакаран – памятные записи. На первой страничке этих записей я прочел: «Если увидишь меня у мерзкого человека или в кощунственном месте, смой с меня скверну тахвдзорским огнем». Я вспомнил, что в Хутском краю есть село с таким названием, и, не долго думая, направил шаги в сторону Хута.
Село это находилось над самым обрывом, тянулось вдоль глубокого оврага. Напротив возвышалась гора Маратук. Тут же протекала брнашенская речка. В селе этом
Вдруг я услышал за собой чьи-то шаги. Какой-то мужчина обогнал меня – на меня он не обратил никакого внимания. Под мышкой он держал белый холщовый мешок и какой-то инструмент, какой – я не разглядел. Он шел, чуть подавшись вперед, не отрывая глаз от земли, словно бы отсчитывал свои шаги.
На лице его было выражение крайнего отчаяния. Видно было, что его мучает совесть. То ли он уже убил кого-то, то ли шел убивать, такая в нем была решимость.
Он пересек просяное поле и постучался в первую же дверь. Дверь ему открыла женщина из хутских армян.
Мужчина сложил к ногам женщины кусок холста, который держал под мышкой, и что-то вроде молота и опустился на колени.
– Вот та кувалда, которой я убил вашего мужа, и вот тот саван, в котором я хочу лечь в землю. Я совершил преступление, которому нет прощения, и потому я сам своими ногами пришел к вам и саван с собой принес. Я хочу пролить свою кровь взамен пролитой мною крови. Вверяю вам свою жизнь. Убить меня или миловать – вам решать.
– Мое горе велико, но я армянка и не оскверню своего порога бесчеловечным поступком, – ответила женщина. – За смерть моего мужа я бы потребовала десятки жизней даже через много лет, но раз ты сам с саваном пришел в мой дом, готовый принять от меня смерть, мне нечего сказать. Прощаю тебя.
– Если прощаешь, позволь мне причаститься перед твоим очагом и взять из него огня, чтобы разжечь мой угасший очаг.
– Для причащения лучше пойти в дом деда Хонка, – сказала уроженка Хута. – Я в этом году еще не обновила свой огонь.
Мужчина взял свой саван и инструмент, и они пошли на северную сторону села.
Я понял, что мне нужен тот же самый дом, вернее – огонь из его очага, и решительно последовал за ними.
Дом деда Хонка стоял, опершись о скалистый холм. За домом виднелся лесок.
Семья деда Хонка в Тахвдзоре происходила от знаменитого рода хутца Ована. Перед этим домом, согласно преданию, захоронена соха пахаря Ована, и каждый год, перед тем как отправиться на весеннюю пахоту, землепашцы приходят к этому дому в знак уважения к памяти хлебороба Ована.
Об очаге этого дома рассказывали чудеса. Говорили, будто впервые огонь в этом доме разжег сам пахарь Ован, высек его своим кремнем и поднес к очагу. И с того самого дня огонь этого дома считается священным и почитаем не только тахвдзорцами, но и жителями окрестных деревень, армянами и курдами.
Возле очага всегда сидит самый престарелай член семьи – следит, чтобы огонь в нем никогда не гас. Если огонь слабеет и вот-вот должен сойти на нет, страж огня спешит в лес за хворостом или же, притащив громадную, долго тлеющую корягу, бросает ее в очаг. На протяжении тысячи лет сменяли друг друга мужчины и женщины – до глубокой старости стерегли они огонь, некогда зажженный землепашцем Ованом. Ныне за стража здесь был дед Хонка, белый как лунь, и борода белая-белая.