Зов странствий. Лурулу
Шрифт:
«Даже так? В таком случае, если она намерена вернуться в ближайшее время, я мог бы ее подождать».
«Это было бы бесполезно, сударь. Леди Тиббет улетела с супругом в Палисады, на планету Франток, где они занимаются сбором античных черепков для Пангалактического музея. Не желаете ли оставить для нее сообщение?»
«Да, я хотел бы оставить сообщение, — ответил Мирон. — Можете ей передать, что к ней заходил Чижик-Пыжик, по самому пустячному делу».
«Хорошо, я так и сделаю, сударь».
5
Мирон вернулся к такси; машина отвезла его обратно в космопорт. На борту «Гликки» капитан Малуф, Шватцендейл и Винго беседовали в камбузе,
Другие астронавты наблюдали за ним с ненавязчивым любопытством. Наконец Винго спросил: «Ты рано вернулся. Как твои дела?»
Мирон сдержанно ответил: «Принимая во внимание все обстоятельства, мои «дела», как ты выразился, идут хорошо, но ко всем чертям». Поразмыслив немного, он прибавил: «Если это кому-то интересно, я мог бы упомянуть о том, что с небезызвестной Тиббет Гарвиг меня больше ничто не связывает».
«В какой-то степени — в пределах общепринятых понятий о вежливости и приличиях — нас это, конечно, интересует, — заметил капитан Малуф. — В частности, не могу не заметить, что по этому вопросу ты, по-видимому, принял окончательное и бесповоротное решение».
«Ничто не может окончательнее и бесповоротнее», — нахмурившись, Мирон попробовал чай.
Наступило молчание. Его снова прервал Винго: «Если бы ты потрудился что-нибудь объяснить, мы не отказались бы тебя выслушать».
Мирон устало откинулся на спинку стула: «Хорошо. Факты, во всей их неприглядности, таковы. Я приехал на такси к усадьбе Гарвигов, не подозревая о подстерегающем меня провале. Я попросил водителя подождать и направился к дому через сад. Как только я прошел через ворота ограды, я столкнулся с парой сумасбродных четырехметровых авангардистских уродств — с натяжкой их можно было бы назвать «статуями». С моей точки зрения, они не только не привлекательны, но немедленно вызывают отвращение — и в этом, надо полагать, заключалась цель их создателя. Меня это огорчило: Гарвиги никогда бы не поставили такую мерзость у себя в саду, если бы сами не входили в круг авангардистской элиты».
Мирон рассказал друзьям о массивной двери, лишенной общепринятых устройств, о медной маске демона с болтающимся черным языком и об оскорбляющих слух звуках, раздавшихся, когда он дернул маску за язык. Он рассказал о встрече с домоправительницей и о тех относящихся к Тиббет сведениях, каковые он почерпнул из разговора с этой высокомерной служанкой. «Я скрыл свои чувства и вернулся на такси в космопорт. Теперь у меня практически нет никаких чувств, кроме чувства благодарности за то, что я каким-то чудом избежал встречи с Тиббет — благодарности судьбе или Лурулу, называйте это как хотите. Дуракам везет, как говорится».
«Гм! — улыбнулся Винго. — Мирон верит в удачу! Это, конечно, примитивный фатализм. Но по существу он признаёт существование подсознательных побуждений, оказывающих огромное, хотя почти незаметное влияние». Стюард повернулся к Мирону: «Не так ли?»
Мирон пожал плечами: «Точнее было бы сказать, что я нахожусь в оглушенном замешательстве».
Винго серьезно произнес: «Обстоятельства таинственны. «Судьба» — это то, что происходит. «Лурулу» — гораздо более тонкое понятие, и в случае
«Бред собачий!» — обронил Шватцендейл, склонив голову набок и подняв правую бровь выше левой.
«Представляю себе, как удивится Тиббет, когда ей скажут, что к ней заходил Чижик-Пыжик», — усмехнулся Мирон.
Капитан Малуф поднялся на ноги: «Может быть, я — единственный из всех нас, кто не ощущает никакого замешательства, так как в данный момент я совершенно, полностью, фаталистически убежден в том, чт'o нам следует делать дальше. Не испытывая ни малейших сомнений, с ясностью прозрения, посетившего величайшего пророка всех времен и народов, я вижу, что нам пора работать. Все по местам! Задраить люки, приготовиться к отлету!»
6
«Гликка» прибыла в космический порт Саалу-Сейна на Вермейзене. На следующий день Мирон посетил муниципальную регистратуру, где с вызывающей облегчение безразличной эффективностью ему выдали подтверждающий право собственности документ на основании завещания леди Эстер. Мирон стал владельцем неожиданно огромного наследства, в том числе великолепной усадьбы Сарбитер в пригородном районе Дингл-Террас.
Мирон нанял домашнюю прислугу, после чего он и его друзья-астронавты вселились в роскошные апартаменты усадьбы, где они быстро согласовали чрезвычайно приятный режим существования. В хорошую погоду они долго и лениво завтракали в саду. По вечерам они иногда бродили по городу, по одиночке или вместе. Чаще всего, однако, они оставались дома, отдыхая в шезлонгах вокруг бассейна, наслаждаясь охлажденным фруктовым пуншем и беседуя с новыми знакомыми.
Ужин подавали с соблюдением всех подобающих церемоний, в трапезном зале с обшитыми деревянными панелями стенами, под люстрой из тысячи сверкающих кристаллов. Меню всегда состояло из семи, восьми или даже девяти блюд, поглощению каковых немало способствовало извлечение пыльных бутылей из погребов усадьбы.
После ужина четверо друзей обычно переходили в полутемную старую библиотеку, где в каменном камине пылал огонь и где их прибытия ожидали кресла с мягкой кожаной обивкой. Под рукой были графины с крепкими напитками, настойками и дистиллятами известных высоким качеством марок. Беседы касались множества различных вопросов и нередко затягивались допоздна. Друзья обсуждали новых знакомых и анализировали их качества; разговор нередко возвращался к воспоминаниям о космических портах далеких планет и странных народах, населявших далекие края. Время от времени обсуждению подвергались глубокие истины — как правило, в связи с наклонностью Винго к невразумительной философии. Изредка кто-нибудь упоминал о Лурулу, причем со временем стало ясно, что каждый из четверых придавал этому имени, слову или термину различные значения.
Во время таких обсуждений Малуф говорил мало, а Мирон — еще меньше, но Шватцендейл оживлял беседу причудливыми гипотезами, каковые Винго считал должным снабжать оговорками или опровергать перед тем, как перейти к изложению своих собственных теорий.
«Если вы помните, мы как-то обсуждали значение и влияние Лурулу. Рискуя показаться глупцом, повторяющим прописные истины, хотел бы указать на тот факт, что «судьба», «участь» и «Лурулу» — вовсе не синонимы. «Участь» — темный, роковой, подавляющий термин. «Судьба» гораздо светлее, нечто вроде прекрасного заката. Но когда мы говорим о Лурулу, словесные ассоциации бесполезны. Лурулу — индивидуальное представление, подобное надежде или тоске, но гораздо более реальное, чем мечта».