Зов западных рек
Шрифт:
— Значит, нас двое таких, — сухо сказал я.
Она рассмеялась.
— О вашем брате что-нибудь слышно?
— Нет. — Серьезность возвратилась к ней моментально. — Это одна из причин, по которой я хочу видеть мистера Шото.
Ввели нас к нему тут же. Увидев Табиту, он склонился в глубоком поклоне.
— Мисс Мейджорибанкс, я не ошибся?
— Как поживаете? — Она опустилась в предложенное хозяином кресло и подняла на него взгляд. — Про Чарльза не слыхать? Хоть что-то?
— Ничего. Я послал людей разузнать о нем вверх по Миссури и Платт. Будут о нем расспрашивать.
— Я должна его найти.
Шото принялся возиться с бумагами на своем столе.
— Не следует вам об этом думать. Оставайтесь с нами в Сент-Луисе, мисс Мейджорибанкс. Мы его разыщем. Земля там лежит огромная, такая, что и представить себе невозможно; и поиски иголки в стоге сена — простое дело по сравнению с тем, что вы затеваете.
— Тем не менее я поеду. Если Чарльз не ранен, он найдет меня сам. Услышит про наш пароход — уж конечно, двух таких не может существовать в целом мире. И подойдет к нему — хотя бы только для того, чтобы деть куда-то свои гербарии. Подойдет обязательно, я уверена.
— Если волен распоряжаться собой, — прибавил я.
Стремительно повернулась ко мне.
— Что вы имеете в виду?
— Чарльза могли захватить в плен силы противника, — ответил я. — Больше ничего.
— А ваш во всем этом какой интерес? — Этого вопроса я от нее не ожидал. — Вы даже не гражданин Штатов. Вы же канадец.
— Американцами можно назвать нас всех, я думаю, — невозмутимо ответил я. — Но я тоже себя об этом спрашивал. Я верю в порядок. Устойчивое правление — вещь, за которую ответственны все мужчины и все женщины где бы то ни было.
Смена власти силой, по любому поводу, сама заключает в себе собственное поражение, потому что насильственное действие вызывает насильственное противодействие, и, как ни странно, самая яростная реакция обычно приходит изнутри самого переворота, и первыми жертвами становятся его зачинщики. Взгляните, что случилось во Франции, например. Те, кто творил революцию, вел ее, все от революции и погибли. А кто пожал плоды? Наполеон. Самые здравые перемены — это мирные перемены, да только если присмотреться получше, увидишь, что так называемый революционер, действующий насилием, попросту к одному насилию и стремится. Он недоволен собой, считает, что не в силах успешно приспособиться к существующему порядку вещей, поэтому старается его разрушить. Вооруженная борьба ему нужна, чтобы излить на что-то собственное возмущение и накопившуюся ненависть.
— Но ведь он заявляет, что действует от имени народа? — возразил Шото.
Я пожал плечами.
— «Народ» — понятие отвлеченное. Одно из тех обобщений, которым в реальной жизни соответствия нет. На самом деле народ состоит из разных людей с различными интересами и различными способностями. Меня всегда интригует, что среди тех, кто, по их словам, борется за народ, ни один этот самый народ не спрашивал.
— А наш барон Торвиль?
— Просто-напросто авантюрист. По сей день живет идеями Вильгельма Завоевателя или норманнов, которые когда-то вторглись на Сицилию и устроили там свое королевство. Устарел
Шото смотрел на меня озадаченно, и, подозреваю, Табита тоже не ждала от меня подобного. Если держаться истины, я сам не ждал.
— Похоже, у вас богатые источники информации, молодой человек.
— Нет, таких у меня нет. Но когда я еще не вышел из детского возраста, за столом у нас велось много разговоров на исторические темы, и события в жизни далеких народов казались близкими, точно происходят в соседнем доме. Тот, кто положил начало нашему роду, много жил в Азии, и интерес к делам наций и их истории остался всем нам в наследство.
— Посчастливилось вам. Но откуда эти мысли? О переворотах, революционерах?
— За работой и по пути кто не велит человеку размышлять? Времени развивать ум у меня было много, вот высказывать их — меньше.
— И чем, по-вашему, такие дела кончаются?
— Убивают сколько-то ни в чем не повинных людей, иногда тех, кто мог бы сочувствовать революционному делу, производится разрушение имущества, часто такого, которое очень бы пригодилось революционному правительству при его успехе, и в конце концов появляется Наполеон: более жестокий, более последовательный и менее стесняющийся в средствах, чем оставшиеся за бортом.
Но само собой, большинство путчистов не желает — не желает по-настоящему — никаких социальных перемен. Они просто хотят порулить. — Я остановился. — Вы хотели со мной говорить, мистер Шото. Чем могу вам помочь?
— Вы отправляетесь на Запад. Мне подумалось, что вам не грех получше экипироваться. Не знаю, что у вас за оружие, но уверен: ничего, что бы шло в сравнение с тем, какое есть у меня, быть не может. Дело обстоит так: молодой австриец, очень богатый, приехал сюда охотиться на бизонов. Убить медведя гризли ему хотелось тоже. Привез превосходное оружие, много всякого снаряжения… и заболел. Тому уже не один месяц. Недавно он распорядился его вещи продать. Поскольку вы собрались в опасные места, я посчитал, вы можете быть заинтересованы.
— Определенно заинтересован.
Он подошел к двери.
— Жак? Будьте добры, покажите мистеру Талону ружья Паули, пожалуйста!
Я последовал за Жаком.
Когда за мной закрылась дверь, задумался, не было ли у Шото охоты заодно удалить меня из комнаты, чтобы его разговор с Табитой никто не слышал. Но в любом случае предлога остаться у меня не было, а оружие меня действительно интересовало.
Жак не скрывал зависти.
— Сам бы их приобрел, — говорил мне, — да денег таких нет. Очень дорого, очень, очень!
— Кто их сделал, расскажите.
— Паули — швейцарец, из Берна или откуда-то поблизости, и служил в швейцарской армии, потом перебрался во Францию. На показательных стрельбах в присутствии одного из генералов Наполеона он сделал двадцать два выстрела за две минуты.
Одна винтовка особенно удобно лежала в моих руках, изящная, без избыточного веса.
— Эту Паули сделал по заказу молодого джентльмена. Своими руками сделал, и великолепно вышло.
— Наполеон испытывал эти винтовки?