Зоя
Шрифт:
— Спит, — сказал доктор, ласково дотронувшись до ее руки.
Зоя только кивнула и побежала по знакомой лестнице вниз, где ее ждали Николай, Алике и Евгения Петровна. Федор был на дворе, запрягая в сани пару лучших лошадей из царской конюшни. На подгибающихся ногах Зоя двинулась навстречу царю и царице.
Душевные ее силы были на исходе. Ей хотелось, чтобы время замерло или потекло вспять, а она — кинулась бы наверх, в спальню Мари… Она чувствовала себя так, будто предавала их всех: какая-то неодолимая сила отрывала ее от них.
— Ну, как она? — с беспокойством спросила Александра, заглядывая ей в глаза: она надеялась, что дочь не поняла истинный и мучительный смысл происходящего.
— Я сказала, что мы ненадолго должны
Плакала и Евгения Петровна. Николай поцеловал ее в обе щеки и крепко сжал ее руки; в глазах его застыла безмерная печаль, но губы по-прежнему улыбались. Старая графиня слышала, как рыдал государь в ночь своего возвращения, но на людях он всегда был сдержан и собран, его отчаяние было скрыто от посторонних глаз. Напротив, он старался всех подбодрить и вселить в душу каждого надежду и спокойствие.
— В добрый час, Евгения Петровна, с богом! Будем надеяться на скорую встречу.
— Мы будем молиться за вас. — Графиня поцеловала его. — Храни вас бог. — Она повернулась к Александре:
— Берегите себя, не надрывайтесь… Бог даст, дети скоро будут здоровы.
— Напишите нам, — печально произнесла та. — Мы будем с нетерпением ждать от вас весточки. — И обернулась к Зое, которую знала со дня ее появления на свет: они с Натальей родили дочерей чуть ли не в один и тот же день, и все восемнадцать лет жизни Зои прошли у нее на глазах. — Будь умницей, слушайся бабушку… — И крепко прижала ее к своей груди — на миг ей показалось, что она расстается с родной дочерью.
— Прощайте, тетя Алике… Я так люблю вас… Вас всех… Я не хочу ехать… — еле выговорила Зоя, рыдая.
Николай обнял ее с отцовской нежностью.
— И мы все любим тебя, Зоя, любим и всегда будем любить. Ничего, когда-нибудь мы снова будем все вместе… Верь в это, Зоя. Господь да пребудет с вами. До свидания, дитя мое… — С легкой улыбкой он чуть-чуть отстранил припавшую к его груди Зою. — Пора.
Он подал ей руку и торжественно повел к саням.
Александра держала под руку старую графиню. Пока они садились в сани, вокруг собрались последние дворцовые лакеи. Они тоже плакали. Зоя, которую они знали с детства, уезжала, а вскоре за нею последуют и их господа. И страшно было представить, что никто уже не вернется. Только об этом и могла думать Зоя. Федор тронул лошадей, взявших с места бодрой рысью, и фигуры Николая и Александры, которые махали вслед, стали расплываться в серых сумерках.
Прижимая к себе собачку, Зоя обернулась. Щенок заскулил, словно сознавал, что никогда больше не увидит родного дома. Зоя уткнулась лицом в плечо Евгении Петровны: она не могла больше смотреть, как тают позади силуэты царя и царицы, и Александровский дворец, и вот уже в снежной пелене скрылось все Царское Село. Зоя разрыдалась. Маша… Машенька… Мари, ее единственная и лучшая подруга… Она лишилась ее, как лишилась отца, матери, брата… Она плакала горько и безутешно, а Евгения Петровна сидела прямо и не утирала слез, замерзавших на щеках: позади оставалась целая жизнь, все, что знала она и любила, — все это сгинуло, растаяло дымом. Лошади уносили их все дальше и дальше от дома, от прежнего мира, от дорогих и близких.
— Прощайте, дорогие мои… — по-французски прошептала бабушка, — прощайте.
Теперь на всем свете они остались вдвоем — старуха и девочка, только начинающая жить. Прежний мир исчезал за спиной. Николай и его семья уходили в историю. Ни Евгения Петровна, ни Зоя никогда не забудут их — и никогда больше не увидят.
Глава 8
От Царского Села до станции Белоостров на финской границе добрались за семь часов, хотя путь был недальний, — просто Федор избегал большаков и кружил по проселочным дорогам. Так на прощание посоветовал ему царь. К удивлению Евгении Петровны, границу они пересекли без особых сложностей. Им начали
От Белоострова до Турку через всю Финляндию они ехали двое суток и добрались до места назначения глубокой ночью. Зое казалось, что она уже никогда не согреется: все тело ее онемело от долгого сидения. Бабушка тоже еле передвигала ноги и с трудом вылезла из саней. Даже Федор выглядел усталым. Переночевали в маленькой гостинице, а утром Федор по смехотворной цене, чуть не задаром, продал лошадей.
Потом поднялись на борт ледокола, отправлявшегося через залив в Стокгольм. Еще один нескончаемый день на борту… Путешественники почти все время молчали, каждый был погружен в свои мысли.
Во второй половине дня они прибыли в Стокгольм и как раз успели на вечерний поезд в Мальме, там пересели на паром и утром оказались наконец в Копенгагене. Друзья, чьи адреса дал им царь, были за границей. А еще через сутки на британском пароходе Евгения Петровна, Зоя и Федор отплыли во Францию.
Зоя была ошеломлена калейдоскопом новых впечатлений, омраченных, впрочем, жестокой морской болезнью. Бабушке даже показалось, что у нее жар, но она отнесла это на счет изнурительного путешествия, продолжавшегося уже шестые сутки — на лошадях, поездом, морем. Немудрено было измучиться, если даже могучий Федор выглядел лет на десять старше своих лет. К усталости примешивалась и глубокая печаль — ведь им пришлось покинуть отчизну. Они мало говорили, почти не спали и совсем не испытывали голода — слишком сильны были тягостные потрясения последних дней. Все было брошено — и прежний уклад, и тысячелетняя история, и дорогие им люди, живые и мертвые. Это было непереносимо, и Зоя даже мечтала, что они не доберутся до Франции, а лягут на дно, потопленные торпедой германской субмарины. Здесь, вдали от России, свирепствовала не революция, а мировая война. Однако Зоя подумала о том, что погибнуть в бою — много легче, чем взглянуть в лицо нарождающемуся миру, который она не знала и не хотела постигать. Она вспомнила, сколько раз они с Машей мечтали, как отправятся в Париж, как там будет весело и романтично, каких дивных платьев они там накупят!..
Действительность оказалась совсем иной. Они с бабушкой располагали очень скромной суммой денег, которую вручил им перед отъездом царь, да зашитыми в подкладку драгоценностями. Евгения Петровна собиралась немедленно продать их по приезде в Париж. А ведь был еще Федор, наотрез отказавшийся оставаться в России — его там ничто не держало, и он не представлял себе жизни без своих господ. Бросить его было бы беспримерной жестокостью, тем более что он обещал не быть им в тягость, а сейчас же подыскать себе работу. Так что было еще неизвестно, кто кого будет кормить в Париже… Федор тоже страдал от морской болезни, ибо впервые в жизни плыл на пароходе, и с мученическим лицом цеплялся за леер фальшборта.
— Что же мы будем делать, бабушка? — печально спросила Зоя, усевшись в тесной каюте напротив Евгении Петровны.
Сгинули как дым императорские яхты, дворцы, праздники и балы, исчез уютный отчий дом и тепло семейного очага. Исчезли окружавшие их люди, привычный образ жизни и даже уверенность в том, что Зоя и завтра будет есть досыта. У них не осталось ничего, кроме собственных жизней, а жить Зое не очень-то хотелось. О, если бы можно было перевести стрелку часов назад, вернуться в прежнюю Россию, в мир, которого больше не существовало! К Мари… К людям, которых больше не было на свете, — к отцу, матери, Николаю!.. Даже нельзя узнать, поправляется ли Маша…