Зубы настежь

Никитин Юрий Александрович

Волк сказал тихо:

– Не слушай этого сластолюбца. Лучше заяц в кустах, чем олень за кустами. Надежнее.

– Какой же ты романтик, – укорил я шепотом, но уже пригнулся и шел за ним крадучись. Стрела лежала на дуге лука, я чувствовал кончиками пальцев жесткую топорщистось лебяжьего пера.

Волк остановился в странной позе, вытянув шею и держа в воздухе переднюю лапу. Нос его был вытянут в сторону куста с мелкими листиками. Потом, видимо опасаясь моей криворукости, плюхнулся оземь и прикрыл голову лапами.

Я начал различать хруст, между зелеными ветками мелькнуло

серое. Мои пальцы сами оттянули тетиву к уху, я сделал поправку на несуществующий ветер, тетива звонко щелкнула по кожаной рукавичке.

Стрела бесшумно скользнула между веток, не потревожив ни листика. За кустами заверещало. От моих ног метнулась серая тень, ветви затрещали, волк исчез.

Выждав некоторое время, я проломился через заросли. Мордой влез в паутину, ощутил как через губу побежал перепуганный паук. Кое-как посдирал липкие нити с комочками запеленутых в коконы мух. На той стороне полянки толстый заяц уже перестал подпрыгивать, красиво вытянул ноги, показывая толстое жирное пузо.

Кусты затрещали, высунулась морда волка со втором зайцем в пасти. Желтые глаза смеялись. Бросив мне под ноги, прорычал:

– Дурак, метнулся не в ту сторону... Ну, я таких ошибок не прощаю.

Из пасти падали тягучие красные капли. Я подобрал зайцев, ноги мои дрожали от нетерпения, а в животе скреблось и бросалось на ребра.

Ворон каркнул довольно:

– Молодые зайцы! Самые вкусные... Переломи ему лапу! Ну переломи!

Волк поморщился:

– Как ты любишь глумиться над павшими...

Я переломил, молоденькие косточки вкусно хрустнули, еще почти хрящики, а не старые обизвествленные кости. Колени толстые, шея короткая и толстая, просто барчук, а не заяц, Не снимая шкуры, я тщательно выпотрошил, отрезал лапки и стянул шкур, начиная от задних лап, выворачивая кожу как чулки. Надо было бы сперва счистить сгустившуюся под кожей кровь, снять пленки, которыми заяц покрыл как сосиська, а уж потом отрубить голову и передние лапы, но в животе раздавались раскаты грома, там уже вспыхивали невидимые молнии, я чувствовал их злые укусы, потому побыстрее развел костер, торопливо натер нежное тельце солью, насадил на вертел, дальше пусть следят ворон с волком, а сам точно так же подготовил второго: на прут и над углями костра.

Волк простонал:

– Пора... Ну, давайте уже есть!.. Ну что вы какие-то странные...

– Терпи, – каркнул ворон. – Пост – это власть духа над телом.

– Сам постись, – огрызнулся волк. – Мне нельзя, я – романтик.

Оба не отрывая глаз, вытягивали головы, завороженные видом подрумяненной корочки, еще толстой и жирной, что пузырилась множеством крохотных фонтанчиков сока. Запах пошел мощный, провоцирующий, я чувствовал как внутри меня озверевший желудок с голодным воем кидается на ребра, кусает, пытается выбраться наружу и броситься на сладкую добычу.

– Сейчас, – проговорил я, борясь с собой, – вот только корочка чуть поджарится... чтобы хрустела... а то мягковата...

Оба завопили в один голос, романтик и скептик:

– Мужчина не должон перебирать! Мужчина жреть и сырое!

Дрожащими руками я сдернул горячие тушки с вертела...

Потом,

осоловевшие от сытости, хотя что пара зайцев на троих мужчин, мы долго сидели у костра, отдувались. Вокруг нас белело то, что можно было принять за обрезки ногтей с пальчиков младенца. Это было все, что осталось от костей, в которых мы все трое искали сладкий костный мозг.

Волк посмотрел по сторонам, зачем-то оглянулся на треугольный темный вход, прорычал с тоскливым завыванием в голосе:

– А может... остаться?

– Как? – не понял я.

– Да просто остаться. Как остался этот... Думаешь, он так и родился чудищем? Нет, сперва явно рыскал по свету в поисках кладов, а то и вовсе – славы, чести, доблести и геройства. Но отыскал эту пещеру, убил хозяина, а сокровища пожалел выносить на яркий свет да на непотребных девок тратить...

Ворон каркнул, явно меня защищая:

– А если на потребных?

Волк оскалил клыки, даже не снизошел до ответа пернатости, а мне сказал уже вовсе с просящей ноткой:

– А тут все в целости! Ничто не уйдет. А там все прогудишь, я ж вижу из какого ты племени!.. Бархатом дорогу устелить, самый дорогой шелк на онучи, лошадей шампанским, ведром заморского вина навоз с сапог смыть... А через неделю опять голяк голяком!

Я посмотрел в упор:

– Ты в самом деле такое хочешь? Ну, в пещере, жить-поживать и добро наживать?

Он некоторое время выдерживал взгляд, потом отвернул голову, опустил, а вместо мощного рыка из пасти вырвался щенячий скулеж:

– Нет, я же волк, а не барсук или какое-нибудь пернатое... Но даже оно молчит. Так не хочется расставаться! Так бы и нестись по степям и лесам, горам и долам, чтобы земля мелькала под лапами, встречный ветер, новые запахи, новые луга и озера, новые схватки, когда клык за клык, хвост за хвост...

Я спросил тупо:

– Но этот же... Властелин подземелий! Как он мог быть с такой рожей героем?

Волк спросил подозрительно:

– А ты что, расист? Или хуже того – видист?.. Сейчас даже женщин не внешность не смотрят, а смотрят... гм...

– На сокровища! – каркнуло с дерева. – На сокровища!

– На сокровища, – сказал волк с явным облегчением. – Что значит, зрят в корень. Если корень тьфу, то и внешность не поможет, а если злата целая пещера, то любая...

Что любая, я не спорил. Вон та в моем мире, которая, выйдя замуж за принца, стала принцессой, а потом, отсудив у мужа деньжат, сокровищ и титул, вышла замуж... или почти вышла за того, у которого сокровищ было еще больше, хоть тот и не был принцем. В моем мире это так привычно, что никто и не подумал, что она должна бы выйти замуж за того офицера или конюха, с которыми спала. А другая из ставших известной благодаря мужу-президенту великой страны, после его гибели вышла замуж за самого богатого человека на свете, пусть дряхлого старца и урода, зато у него одних кораблей было больше, чем у Франции и Германии вместе взятых... Это только в кино королевы идут под венец с бравыми рыцарями, да еще незнатными, а в жизни ищут еще королевистее.