Звенел булат
Шрифт:
Воспользовавшись минутой молчания, Казбеков сказал:
– Сейчас нужно приложить все усилия для предотвращения столкновений с отрядами Гоцинского. Насколько мне известно, в этом отношении Дахадаев и все присутствующие здесь принимали возможные меры.
– Совершенно верно, – подтвердил Хизроев. – По крайней мере, на сегодня ни одного пешего аскера имама не осталось в городе. Начали разбегаться и всадники. Говорят, что Гоцинский намерен уйти, оставив здесь своего шейха с небольшим отрядом конников.
– Ему ничего не остаётся делать, –
– А как вам понравились соглашательские речи Темирханова? – спросил Казбеков.
– В отношении солдатского комитета? – уточнил Хизроев.
– Да.
Уллубий повторил фразу, сказанную Темирхановым на съезде: «Вмешательство солдатского комитета в наши дела, с точки зрения самоопределения, мы считаем обидным».
На лицах сидящих появились улыбки.
– Всем было ясно, что это клевета, – сказал Батырмурзаев.
Начал говорить Саид Габиев:
– Услуга, которую оказывает нам русский народ в борьбе с контрреволюцией, неоценима, но отношение к солдатам Шуринского гарнизона со стороны многих членов исполкома прямо-таки враждебное. Не знаю, насколько достоверно, но полковник Арацханов проговорился в своём кругу о необходимости разоружения и роспуска пехотного полка и артдивизиона.
– Ничего удивительного, – сказал Уллубий. – Революционно настроенные солдаты русского гарнизона – плохая опора контрреволюции. Они это прекрасно понимают и будут так же, как и мы, стремиться умножать свои силы за счёт более надёжных воинов.
– Вряд ли им это удастся, – сказал, поднимаясь со стула, Магомед-Мирза.
Он прошёлся по комнате, стал у буфета:
– Вопрос «Кто кого?» остро стоит не только между большевиками и контрреволюцией, но и внутри последней. Гоцинского ненавидят контрреволюционная верхушка исполкома и местные офицеры. Гоцинский, если бы мог, уничтожил бы тех и других. Вы слышали, наверное, о столкновении Нажмутдина Гоцинского с Кайтмасом Алихановым в Хунзахе?
– Нет, расскажите, – не скрывая любопытства, попросил Уллубий.
– Полковник Алиханов, георгиевский кавалер, герой Русско-японской войны, тоже считается крупным овцеводом в Аварском округе. Правда, он менее богат, чем Нажмутдин, но более известен как человек умный и мужественный. Скрытая вражда из-за пастбищ, а в последнее время из-за влияния и власти в округе привела их к окончательному разрыву.
Избрание Нажмутдина имамом взбесило Кайтмаса. После Февральской революции Кайтмас, подчинив себе гарнизон Хунзахской крепости, не стал никого признавать.
Нажмутдин, возомнив себя духовным предводителем Дагестана, решил совершить разведку в Аварском округе и, прежде всего, объявил о своём намерении посетить Хунзахскую мечеть. Услышав об этом, Кайтмас немедленно отправил связного с письмом к Гоцинскому, в котором писал: «Нажмутдин из Гоцо, после салама предупреждаю тебя, что ты можешь прийти в Хунзах навестить родственников и помолиться, если имеешь желание. Но знай, что ни один из твоих мюридов не будет допущен в Хунзах.
Обозлённый Нажмутдин, собрав мюридов, пошёл на Хунзах. Кайтмас выставил на возвышенностях дороги вооружённые посты. Как только мюриды стали приближаться, хунзахцы дали залп. Нажмутдин вынужден был вернуться.
– Значит, обошлось без кровопролития? – спросил Уллубий.
– Нет, это не всё, – продолжал Хизроев. – Через несколько дней Нажмутдин внезапно появился в Хунзахе с верными ему нукерами. Подъехал прямо к мечети, помолился, а после молитвы обратился к джамаату со словами: «Мусульмане, известно ли вам, что здесь правит гяур, служивший нашему поработителю – русскому царю? Выражая свою преданность ему, он до сих пор продолжает носить золотые погоны и побрякушки, дарованные ему в награду за верную службу Неужели среди вас не осталось мужчин, достойных звания правоверных мусульман? Изгоните его и внедрите шариат вместо царских законов».
Кайтмасу тотчас доложили. Он быстро явился к месту сходки, встав перед Нажмутдином, сказал:
– Я вижу, тебя тяготит обилие употреблённой пищи, ты не знаешь, как освободиться от нечистот! Ты изрыгал их на меня в моё отсутствие.
С этими словами седой полковник бросился на имама.
Аульские старики кинулись разнимать их. Между сторонниками того и другого произошло серьёзное столкновение, не обошлось без жертв.
Хизроев закончил свой рассказ.
Почти каждую пятницу Манаф с Джавадом заходили к Дауду. В один из таких дней жильцов верхнего этажа дома Сулеймана-Хаджи привлёк шум, доносившийся со двора. Все кинулись к окнам веранды. Во дворе была настоящая свалка. Дрались женщины. Старухи и дети вопили.
Манаф тоже стоял у раскрытого окна веранды, но не смотрел на происходившее внизу. Его взгляд был устремлён в противоположную сторону, где, прильнув лбами к стёклам, с интересом смотрели вниз четыре дочери Сулеймана-Хаджи. Старшая, на которой остановил лукавый взор Манаф, вдруг подняла глаза. Встретившись взглядом с Манафом, она стыдливо опустила голову. Манаф почувствовал прилив тёплой струи к сердцу.
Тут же прекратился шум во дворе. Манаф глянул вниз. Жильцы первого этажа, как вспугнутая стая птиц, разлетелись кто куда. Манаф увидел, как, гордо неся чалмоносную голову, с одеревенелым в суровости лицом, шел по двору Сулейман-Хаджи.
Как выяснилось позже, драка между женщинами произошла из-за очереди у курука – печи, где ежедневно пекли хозяйки плоские лепёшки.
Манаф продолжал стоять у окна в надежде, что девушка выглянет вновь. Но вместо неё появилась Хаджи-Катун. Она подбоченилась и с победоносным видом стала у окна.
В доме Сулеймана-Хаджи рядом с квартирой Дауда жил с семьёй кумык Бийакай. Работал он секретарём туринского шариатского суда. Бийакай был учён, имел право носить почётное звание хаджи, как человек, совершивший паломничество в Мекку.