Звени, монета, звени
Шрифт:
– Быть может, – вновь повторил Мак-Аррайд. – Хотя мертвым в такой славе не много проку… И всё же, если бы дело было лишь в неучтивом поведении глупцов, торопящихся поскорее воссоединиться с Четырьмя, я бы не осмелился тревожить вас, повелители, да еще в столь поздний час.
– Продолжай, – махнул рукой отец. – Мы в Темре привыкли ложиться поздно, а рассказ твой воистину занятен.
– Так вот. Вскоре любому имеющему глаза было ясно, что Ард-Ри тяготится присутствием в своем доме господина моего Илбрека, хотя и не решается сказать ему об этом прямо.
– Может быть, ты и прав, – медленно кивнул отец. – Но вспомни о клятве Луатлава –
– Именно. И хотя нападки воинов Ард-Ри при желании можно было бы рассматривать как частичное нарушение этой клятвы, я веду речь не о том. Гораздо более, чем смерть бойцов, Мак-Сильвеста беспокоила женщина.
– Вот как? Кто-то впервые после смерти любимой жены разжег в сердце прославленного воина огонь страсти? Неужели дева та слепа и глуха, что не раскрыла для него свои объятия? А Ард-Ри упустил возможность устроить свадьбу?
– Соловей Ардкерра поет лишь для одного мужчины, – сухо бросил гость и сделал намеренную паузу, давая нам с отцом время для осмысления его слов.
Соловей Ардкерра? Этайн?!
– Уж не потребовал ли Илбрек, – начал я сквозь зубы, – чтобы в исполнение клятвы Ард-Ри положил на ложе гостя собственную жену?! А если так…
Фергус торопливо поднял руки:
– Смири свой гнев, доблестный Трен. Конечно, хотя господин мой и мог потребовать чего-то подобного, никогда не стал бы Илбрек Мак-Аррайд добиваться желанной женщины столь низким способом. Ведь ни для кого не секрет, что в испытании на право стать Ард-Ри ты и Светлый Господин сражались за венец правителя Предела, а Луатлав и мой повелитель – за руку Этайн. Четыре даровали желанную победу Мак-Сильвесту – и Илбрек смирился, приняв их выбор, хотя изгнать из сердца любовь так и не смог. Впрочем, дева тоже – ни до замужества, ни после – не давала понять, что ухаживания моего господина неприятны или тягостны для нее, а если подумать, то и наоборот.
– Но и не давала повода усомниться в своей супружеской верности, так ведь?
– Воистину так. И Ард-Ри знал это, но ревность грызла его душу, и с каждым днем он становился всё неприветливее. Именно поэтому, уверен я, он и не запрещал своим бойцам вызывать на поединки моего господина, надеясь в душе, что тот будет убит.
– Может, ты и прав, – хмыкнул я, вставая, чтобы подбросить в очаг еще одно полено. – А может, всё это – только слова и предположения. В любом случае ревность отнюдь не означает нарушение гейса.
– Как знать. Когда она не подстегивает убийц и не заставляет забыть о законе гостеприимства, чести воина и справедливости правителя… нет, прошу, позволь мне закончить. Тебе всё станет ясно.
В один из дней, когда уже истаял снег, и мы уже подумывали о возвращении на север, мой господин получил новый вызов. На этот раз зачинщиком был молодой Бранн Мак-Менд, сын Гуайре и любимец Ард-Ри. На пиру он жестоко оскорбил Илбрека, поставив под сомнение его доблесть и славу всего рода Аррайд. Обида была тем сильнее, что поносные слова исходили от безусого юнца, вовсе не отмеченного славными деяниями. Конечно, многие утверждают, что он был просто пьян, но кое-кто, вспоминая произнесенное в тот день, считает: Бранн прямо напрашивался на драку и озвучивал невысказанные слова своего повелителя в надежде, что тот его защитит.
Я покачал головой:
– И твой господин, без сомнения, убил его.
– Нет, и теперь горько в том раскаивается.
– Неужто Лоннансклех уклонился
– Кому, как не вам, владыки, знать моего господина? Ничто в Пределе не помешает ему поднять меч и копье в защиту своего рода, хотя Ард-Ри и просил его об обратном. Да и как иначе? Вот ты, могучий Трен, скажи мне, но скажи прямо, без утайки: если бы кто-то при множестве свидетелей оскорбил Нейлов и унизил тебя лично, разве ты поступил бы по-другому?
Да, что и говорить, при одной мысли о подобном кулаки мои непроизвольно сжались. Для самого последнего жителя Предела Мудрости нет ничего более священного, – не считая Четырех, да не оставят Они нас своими милостями, – чем честь его рода. Долг же правителя по отношению к роду и вовсе необъятен.
Молодого Мак-Менда я совершенно не помнил: это он с братьями, будучи еще совсем щенками, с восторгом провожали взглядами мою колесницу и раскрыв рот слушали бардов, распевающих о моих подвигах, а не наоборот. Да и род Гуайре никогда бы не сравнился с древним и славным родом Аррайд. О да, я очень хорошо понимал Илбрека, горячего, скорого на гнев и удар правителя.
– Так что же ответил Илбрек на просьбу Ард-Ри? – прищурился отец.
– Он ответил – и Луатлав согласился с ним, – что забыть обиду не силах, но победа над мальчишкой, совсем недавно взявшим в руки боевое оружие, послужит не к славе его, но к хуле. А поскольку обида была нанесена прежде всего роду Аррайд, то, по законам Предела, принять вызов может любой член рода. Против Бранна Мак-Менда на Маг Окайн встал Сиге Мак-Аррайд.
Я присвистнул. Несмотря на молодость, старший сын Илбрека уже успел стяжать громкую славу грозного поединщика, обещая со временем затмить даже своего великого отца. Такой противник не уронил бы даже моей чести.
– Так, значит, это Сиге сразил Бранна?
– Господин, в том бою Сиге пал.
Ну и ну! Не иначе как Всеблагие направляли руку парня! В любом случае теперь ему есть чем гордиться. Сдается мне, что скоро барды наперебой запоют о том бое.
– И что же, – спросил отец, отпив меда, – Бранн использовал какой-либо запрещенный прием, чтобы добиться победы? Может, оружие его было отравлено, или кто-нибудь намеренно испортил перед боем колесницу грозного Сиге? Ибо знаю я брата моего Илбрека, справедлив он, и, как бы ни велика была горечь от утраты любимого сына, не стал бы он порицать или преследовать его убийцу, если бы бой был честным.
– Всё именно так, как ты сказал, славный Кернан, – видно было, что речи отца польстили Фергусу. – Я был в тот день на Маг Окайн и могу засвидетельствовать, что победа Мак-Менда была совершенно честной. Но видел я и другое – опьяненный боем, он не только отсек голову павшему, но и зарубил его безоружного возницу, когда тот пытался ему помешать.
Да, это уже было серьезно. Конечно, по условиям поединка сын Гуайре имел право на голову противника (Илбрек, кстати, сколько я его помню, никогда не отказывал себе в удовольствии проехать по улице с кровавым трофеем, привязанным к дышлу колесницы, да и я не просто так ношу свое грозное прозвище), тем более что противник явно превосходил его славой и доблестью. С другой стороны, вряд ли кто-нибудь усомнился бы в победе, свидетелем которой стал сам Ард-Ри. Да и Илбрек наверняка пожелал бы выкупить голову сына, на что имел полное право, а отказать ему в этом – значит, смертельно обидеть. Но убийство возницы, совершенное после того, как пал его колесничный боец…