Зверь Лютый. Книга 21. Понаехальцы
Шрифт:
В истории с Феодором неожиданностью было его появление. Дальше пошла равномерная, наперёд продуманная работа. Хотя и спешка была чрезвычайная.
К встрече Изяслава мы начали готовиться за два дня до его появления. Успели. Но два дня — простояли «на ушах»!
Такой режим внезапных… «медвежьих праздников» — выматывал, мешал жить.
Уровень неопределённости, случайности в наших делах необходимо было снижать. Как в делах технологических, типа варки железа или хрусталя, так и в делах…
Отнюдь — «стрельнуло». Хотя бы тем, что заставляло моих людей думать иначе. Не надеяться «на милость господню», а делать, знать — заранее.
Взамен традиционного русского «авось», распространялось иное. «Узнай — где упадёшь. И подстели соломки». «Русская душа» во Всеволжске — мутировала. Немалая часть её, обыкновенно называемая разгильдяйством, отмирала.
О дальнейшей судьбе Изяслава Андреевича я знаю с чужих слов.
Княжич молчал всю дорогу. Так и сидел на носу лодии, неотрывно глядя на реку, часами не меняя положения. С людьми не разговаривал, не шутил, не командовал. Не пел песен с гребцами. Такое молчание, при обычной его живости, было непривычно. Расспросы старших слуг — ситуацию не прояснили. Он или не отвечал вовсе, или — на самые простые вопросы — односложно.
Кормщики подгоняли гребцов, слуги пытались расшевелить господина. Наконец, им это отчасти удалось. Придя в Гороховец — самую нижнюю, ещё только строящуюся крепость суздальцев на Клязьме, Изяслав был вынужден принять участие в пиршестве, устроенном местным владетелем по случаю прибытия «высокого гостя».
Обязалово: хозяин должен «почествовать» гостя, гость обязан «честь принять».
Мой знакомец, Горох Пребычестович расстарался. Увы, посиделки получились мрачные. Отсутствие веселья компенсировали выпивкой, благо припас мы им дали. Разошлись… набравшись. А с утра пораньше над Гороховцом понёсся крик:
– А-а-а! Княжича зарезали!
Изяслава нашли полу-сидящим в постели, насквозь пропитанной кровью. Его кровью.
Официальная версия была озвучена чуть позже: Изяслав, выпив лишку, собрался отходить ко сну и уже лег в постель, когда потянулся за ножиком, уронил, порезался, спьяну не заметил раны. Отчего истёк кровью во сне.
На Руси, в сходных ситуациях, добавляют:
«И так — шешнадцать раз».
Бедный царевич Димитрий в Угличе — просто первое, что вспоминается.
У Изяслава были перерезаны паховые артерии с обеих сторон. Зеки о такой манере говорят: «Вскрыть себя как консервную банку».
Понятно, что даже и мысль о том, что сын светлого, почти уже святого и благоверного, князя Суздальского Андрея Юрьевича Боголюбского, мог свершить столь чудовищный грех — самолично лишить себя жизни, отринуть высший дар божий — уже преступление.
Поэтому — никто такого не произносил. Несчастный случай, на всё воля божья, наказание за грехи наши. Надлежит молиться и поститься. Чем все и занялись с особым усердием.
Летописец сообщает кратко:
«В лето 6673. Преставися благоверный и христолюбивый князь Изяславъ, сынъ благовернаго князя Андрея, и положиша и в церкви святое Богородици Володимери, месяця октямьбря въ 28 день».
Ни болезней, ни ран, ни
Реакция Андрея была непредсказуемой. Она отсутствовала.
Не считать же государевой реакцией казнь денщика и спальника Изяслава! Должны были досмотреть сон княжича, поленились. Срубить пару голов в младшей прислуге — вообще не тема.
Я, честно говоря, не ожидал смерти Изяслава. Какие-то планы строил. На дальнейшее с ним взаимодействие по ряду вопросов. А тут… Что самоубийство — заподозрил сразу. Перепугался.
Возможно было… Да всё было возможно! Вплоть до Суздальского похода на Всеволжск!
Нет закона, непревозмогаемого закона природы, который бы запретил Боголюбскому стереть с лица земли меня и мой город. Все суждения логические, аргументы «за и против»… Да, интересны. Но Боголюбский — все более — самодержец. Главная причина его действий — его решение. Принимаемое им на основании его внутреннего чувства «правильно». Озарение, просветление, «воля Богородицы»… он так решил. А любые доводы… так, «узелки по бахроме».
Что ситуация не подпадает под сто десятую: «доведение до самоубийства путём угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства»… Не существенно — УК РФ здесь не только не работает — просто не родился.
Единственный аналог — статья в «Уставе Церковном» о наказании родителей, доведших своих детей до самоубийства путем препятствования бракосочетанию.
Не мой случай.
Андрей первенца своего любил, гордился им — я от людей слышал, в Янине сам видел. Ответки — ждал. И — боялся.
Чуть позже, через Лазаря, дошло брошенное вскользь Андреем:
– А колдуну твоему… Богородица щастит. В бумагах присланных… весточка была… от… Мальчик у меня прощения просил… за… за всё… и за твоего… плешивого — тоже.
Хорошим парнем был этот Изяслав. Даже и собравшись туда, за грань, отринув и страх смертный, и обычаи православные, об остающихся — подумал, озаботился.
Внушённое мною ощущение его собственной природы, предопределённости «диавольского отродия», не привело его ни к сатанизму, ни к крайнему православию с уходом «в заруб». Он, видимо, решил, что подробности его зачатия позволят «врагу рода человеческого» в какой-то миг перехватить управление его телом, его душой. И, убоявшись превращения себя в монстра, в демона в человеческом обличии, в слугу «Князя Тьмы» в корзно княжеском, решился лишить Сатану возможности такого успеха. Ценой своей смерти.
Не так! Неправильно! Плохой христианин был! Не законченный!
Ведь никакое действо в мире не исполнится мимо воли Господа! Ведь и зачатие, и рождение и происки Сатанинские — лишь попущением Божьим случаются! Предался «Князю Тьмы»? — Таков, значит, замысел Его. Всевидящего и Всемогущего. От начала времён тебя, со всеми твоими грехами, вольными и невольными, прозревшего, вот такую судьбу твою в ткань мира сотворяемого заложившего.
И деяния твои — не твои, и страсти твои — не твои. Ты не своей радость радуешься, не своей печалью печалишься. Разве веселиться триггер переворачиваясь? Разве грустит кирпич, с крыши падая? Так отринь чувства свои! Ибо твоё — не твоё. Одеревеней. Стань поленом сухим. Душой, умом и телом. Всё предопределено, брат! Всё тогда, тому — шесть тысяч лет с хвостиком, придумано и промыслено. Так к чему веселиться? Чужим весельем? К чему горевать? Чужим горем?