Зверь лютый. Книга 24. Гоньба
Шрифт:
Я перевернул нарисованный угольком на столовой доске-блюде символ вверх ногами.
— Ничего не напоминает? Смотри: рога, уши, бородка…
— Козлиная голова. Козёл? Сатана?!
— Точно. Только носить мы её будем нормально.
И я перевернул звезду обратно.
— Голова перевёрнутая. Сатана поверженный.
Переворачивание символа означает его поражение, отрицание. Это в геральдике, вообще — в символике — общее правило. Так, когда полумесяц стал символом части исламского мира, на русских церквях появился «поверженный полумесяц» в основании
Отряхнул крошки угля с пальцев. Подумал. И нарисовал кольцо вокруг звезды. «Звезду Мерседеса» здесь ещё не видели.
— Сатана поверженный на блюде. Про главу Иоанна Крестителя помнишь? Там — Предтеча казнённый. Здесь — дьявол обезглавленный. Или: дьявол — в аду. Господом низвергнутый и запечатанный.
Я осторожно обвёл пальцем линию ограничивающего «врага человеческого» круга.
— Воля Господня удерживает «Князя Тьмы» в теснинах.
Обвёл напряжённо молчащих ближников взглядом.
— И мы таковы. Господу помощники. Низвергаем врагов человеческих и заключаем их в темницы тесные.
Слухи о сатанизме покойного ростовского епископа Феодора уже гуляли по городку. В связке с его отрубленной головой, «заключённой» в мои подземелья.
Кто-то тяжело вздохнул. От полноты чувств.
— И другие смыслы есть.
Я развернул рисунок к своим людям.
— Смотрите: ножки, ручки, голова. Человечек. Человек в круге. Человек в воле господней. В руце божьей. Человек защищённый. Кольцо — как стены крепостные. Как благоволение Его на людях наших.
— Ну уж так уж и благоволение… А другие как же?
— А другие — с той стороны. Не Всеволжские.
«Дом поросёнка должен быть крепостью» — вот стена. Внутри можно спокойно жить и откармливаться.
Задумались, переглянулись. А я продолжил.
— И ещё смысл есть. Про четыре элемента, из которых мир составлен, слышали?
Снова принялся тыкать пальцем в лучи звезды:
— Земля и вода, воздух и огонь. И главный, пятый элемент. О чем все говорят, а смысла не понимают. Душа человеческая, дуновение божье.
Очевидность необходимости добавления «пятого элемента» в «элементарную таблицу мира», после моих слов выглядела… очевидной. И удивительной — а как же раньше-то мудрецы…?
Мне-то легче: я-то помню Миллу Йовович в роли «Пятого элемента». «Бог есть любовь». Что она и имитировала в инопланетянском персонаже и антураже.
— Итак — мир. Мир единый. Мир божий. Мир защищаемый и сберегаемый. Мы.
— Замысловато…
— Точно. Пусть думают, спрашивают, «ёжиков сношают». А не за железки хватаются. А вы объяснять будете.
Есть и ещё смысл. Мой личный. Пуговички с таким рисунком, «красноармейские» — я когда-то нашивал на свой наряд в Киеве. Нервно соображая: как бы совратить своего хозяина — боярина Хотенея Ратиборовича. Зацепиться за единственную тогдашнюю зацепку, позволяющую мне остаться живым — его интерес к моей тощей заднице. Украшение с «концертного костюма» бесправного, ничего не понимающего, совершенно растерянного, битого-пытанного, слабого мальчишки-рабёныша,
«Знали бы вы из какого дерьма растут эти прекрасные розы!».
— Серп и молот — тайный знак обрезания
— Серп — понятно. А молот?
— Для наркоза.
Так, из рисунка угольком на доске, на которой кушанье подают, возник государственный символ, символ Всеволжска. «Чёрт на тарелке». Фигуру часто вышивали красным. По белому или чёрному полю. Чёрный — обычный цвет хоругвей Московских и Владимирских князей. У них — лик Спаса, у меня — «мир сберегаемый».
Отсутствие креста — успокаивало мусульман, отсутствие арабской вязи — христиан, абстрактность — сбивало с толку язычников. Изначальных враждебных ассоциаций — не возникало. Это вовсе не гарантировало миролюбия. Но позволяло хотя бы начать разговаривать.
Если же миролюбие не наступало — применяли соответствующие меры. Уважение к этому символу внушалась и поддерживалось… последовательно и неотвратимо.
Понятно, не за его художественную ценность.
Два символа — «сатана поверженный» и «листок рябиновый» сосуществовали долгое время. Новый флаг добавился на корабликах к прежнему «голубому перекрёстку после сильного обрезания», стал клеймом мастерских в приказах, поднимался на флагштоках над нашими телеграфными вышками, факториями, над погостами в глухих лесах и бойкими городками у рек. А «листок» оставался у нас, у Акима, Ольбега. В Переяславльский бой, например, я с двумя знамёнами ходил.
«И посреди вот этого разгула» — «радость нежданная»: пришёл очередной караван с Пердуновки.
И понеслось: людей — разместить, грузы — принять… Вот именно сейчас мне только этим…
Я уже объяснял: вотчина Акима продолжает функционировать. Народ оттуда перебирается на Стрелку. А там, в опустевшие «белые избы», приходят новосёлы. Которых «приводят в чувство», вбивают «культурную традицию». И отправляют ко мне.
Эти приходят с гонором: мы, де, не просто так, мы не побирашки нищие, мы — ого! — Пердуновские! Мы уже всё знаем-ведаем!
С одной стороны — правда. Вшивых — нет. С другой стороны… «всё» — сильное преувеличение.
Факеншит! Сейчас даже я сам не знаю всего, что тут делается!
К примеру, третьего дня Аггей повесил в церкви маятник Фуко.
— Да зачем оно тебе?! Не по уставу же!
— И не говори. Грехи мои тяжкие. Но… Наглядное выражение чуда господня. Само собой поворачивается. По воле Его! Знаш как поганых просвещает! Чуток поглядят — враз уверуют!
Аким, в порядке отдыха после очередной нашей с ним ругани, пошёл новосёлов встретить. Он же — вотчины владетель! Смерды его приехавши — надо глянуть, личико господское показать.