Зверинец Джемрака
Шрифт:
У нее были широкие тонкие губы, черты лица резкие, а от глаз тянулись тонкие морщинки. От нее так и веяло добротой. Темно-карие глаза светились умом и постоянством.
— Что бы ты ни говорил, но ты действительно вернул Дэна домой.
Одна из девочек принесла чай, и я почувствовал себя в центре внимания. Я уже начал привыкать к подобным вещам — мальчик-каннибал. Собрались все восемь детей Дэна: от старшего — медлительного юноши пятнадцати лет, с соломенно-желтыми волосами, до младшего — слюнявого карапуза, сосавшего кулак на коленях у старшей сестры. Они стояли и сидели вокруг и неотрывно смотрели на меня. Я подмигнул одному из них — маленькому мальчику, тот застеснялся и отвернулся. Дэн разогнал детвору, усадил меня в самое большое кресло у камина, сам опустился в кресло напротив и наклонился вперед с
— Сахару? — застыла она с ложечкой в руке.
— Три ложечки, пожалуйста.
— Сладким — сладкое, — улыбнулась жена Дэна.
То, как она, садясь, подобрала юбки, как распрямила спину и поднесла чашку к губам изящным движением, напомнило мне танцовщиц, которых я видел в «Гусыне» и в театре «Эмпайр».
Мне хотелось сказать ей: «Ваш муж без конца говорил о вас». Разговоры об Элис даже стали объектом насмешек среди членов команды. Но тут все было непривычно. Я оробел и ничего не мог выговорить. Почему-то мне стало неудобно. Она самым доброжелательным образом расспрашивала меня о матушке и о семье и о том, что я намереваюсь делать дальше, а я рассмеялся и сказал, что выбор слишком велик. Мы еще посидели и поболтали обо всем понемногу и ни о чем, а потом она встала и погнала всех детей прочь из комнаты со словами: «Вам обоим наверняка есть о чем поговорить с глазу на глаз».
— Я велю принести еще чаю? — спросила она, стоя в дверях.
— Лучше бренди, — сказал Дэн.
— Значит, бренди.
Бренди оказался отличный. Мы сидели у камина, курили и потягивали спиртное в полной безмятежности. О чем говорили, я почти не помню.
— Хорошая она, твоя Элис, — сказал я. — Милая.
Дэн кивнул:
— Мне с ней повезло. Даже не знаю почему.
— У тебя много книг.
Он обернулся и посмотрел на полки:
— Естественная история.
Я встал и прошелся вдоль стеллажей. Там были труды Чарльза Дарвина, Альфреда Рассела, Чарльза Лайеля и Томаса Хаксли, хотя тогда я еще не знал этих имен, за исключением Дарвина, чей толстенный фолиант годами красовался в конторе мистера Джемрака в книжном шкафу. Одна из полок была целиком забита собственными альбомами и дневниковыми тетрадями Дэна, которые он привозил из путешествий. Остальную часть библиотеки составляли книги о животных, птицах, рыбах, растениях и о море. Я вытащил один из томов: Одюбон, «Птицы Америки». [12]
12
«Птицы Америки» (1827–1838) — альбом американского натуралиста Джона Джеймса Одюбона с изображениями птиц Северной Америки. Первое издание признано шедевром книжного дела: все иллюстрации выполнены в технике раскрашенной вручную гравюры. Размер книги — в половину человеческого роста.
Потрясающие иллюстрации.
— Возьми ее, — сказал Дэн, — не стесняйся.
Книга эта была волшебная — даже на ощупь, а какой от нее исходил запах! Все оставшееся время я держал ее на коленях, поглаживая переплет. Когда я уже стоял на пороге, собираясь уйти, неожиданно вышедшее из-за туч солнце осветило обложку.
— Решил вернуться в море, — сообщил я Дэну.
Тот кивнул:
— Сейчас, наверное, для тебя это будет лучше всего. Море дает возможность хорошенько подумать.
Я указал на книгу:
— Буду ее беречь.
— Иди давай. — Дэн легонько подтолкнул меня.
Я дошел до дока «Виктория», осмотрелся, навел справки у рабочих, нашел корабль, готовый к отплытию в Испанию, и записался в команду. Когда я сообщил об этом матушке, она дала мне пощечину.
— Да как ты посмел! — воскликнула она. — Как ты мог так со мной поступить!
— Матушка, — на глазах у меня выступили слезы, — молния в одно и то же место дважды не бьет.
— Откуда тебе знать?
— Подумай сама: меня завтра может кеб переехать. Отнесись к этому разумно.
— Ты про разум мне ничего не говори, — ответила она, и на мгновение я пожалел о принятом решении, но было уже поздно — до отхода судна оставалось
— Мам, — я положил руки ей на плечи, должен же я чем-то заняться. Испания совсем рядом. В море я смогу как следует обо всем подумать.
— Ну конечно, — с горечью возразила матушка, — а там ты чем занимался все эти месяцы? — Она возвела глаза к потолку.
Но успокоилась она, как всегда, быстро и принялась хлопотать вокруг меня, посадила за стол, принесла суп и хлеб. Больше она ни слова не сказала о своем нежелании отпускать меня в море.
Свистать команду наверх — Завтра выходим в море, В слезах оставив в порту Бетси, Мэри и Молли. Напрасно рыдать обо мне: Я отплываю, девицы, Туда, где фонтаны бьют И радость вечно длится.Странно, как грустно звучат эти слова.
И снова начались мои скитания: были и приключения, и девушки, и добрые друзья; я купил себе гармонику и научился играть «Санти Анну». Китобойный промысел сошел на нет, да я и в любом случае не стал бы им заниматься. Теперь я ходил на торговых судах и клиперах, о дальних переходах и не думал. Ходил в Испанию, Голландию, к берегам Балтийского моря, один раз — в Александрию, дома бывал регулярно. Пару раз виделся с Ишбель, мы оба держались друг с другом вежливо, но отстраненно. Как-то я встретил ее с женихом — симпатичным парнем, чуть повыше меня ростом. Мне было очень неприятно. После той встречи я пришел домой, завалился на кровать и спрятал голову под подушку — душа болела. Еще немного, и я превратился бы в одного из тех прожженных типов, что сходят на берег лишь затем, чтобы потратить заработанные деньги, но во мне вдруг проснулась тяга к учебе.
16
В этой истории есть повороты и хитросплетения, они — как спутанный моток шерсти, который надо распутать и смотать в аккуратный клубок, но я не хочу этого делать. Пусть она будет как похлебка, в которую покрошено все подряд: самые неподходящие, забытые вещи, обломки, обрывки. Волны времени и впечатлений то выносят нас на сушу, то отбрасывают назад, в море, вечно набегая на берег; постепенно волны эти становятся рябью, мельчают и слабеют, покуда не приходит сон.
Иногда мы прогуливаемся по старым местам. Рэтклифф-хайвей изменилась, как меняется лицо человека, пока не замечаешь вдруг, что под ним скрыто другое лицо, а под тем — еще одно и еще одно.
Вы, наверное, знаете такую песенку:
Я кок и бравый капитан, И я же стою у руля, Я шкипер, и боцман, и мичман, и я — Весь экипаж корабля.В ней бог знает сколько куплетов. Однажды я слышал, как человек пел ее со сцены в театре «Эмпайр». Надо было видеть, как публика каталась от хохота. Смешно, правда? Кто-то сказал мне однажды, что, если выйти с этим на сцену, можно сорвать овации. Наверное, так оно и есть.
На побережье, где Дил и Рамсгейт, Среди бьющих о берег волн, На голом утесе встретился мне Старый морской волк. [13]13
Здесь цитируется шуточное стихотворение У. Ш. Гилберта «Нэнси Белл» (1866) из сборника «Баллады Беба».
Вы, конечно, знаете его историю. Здесь почти на каждом камне можно найти по матросу с историей. Люди с Рэтклифф-хайвей многое повидали. Они не имеют ничего против меня.
Как-то раз, когда я бродил по берегу, я встретил миссис? Линвер. Она выходила из какой-то затхлой булочной, я чуть с ног ее не сбил. Она превратилась в забавную старушку с дико вытаращенными глазами, курчавые седые волосы истончились и потускнели.
— О, Джаффи, — сказала она. — Отчего ты не зайдешь меня проведать?