Зверинец
Шрифт:
Уступая Софье в красоте и уме, Демина куда лучше понимала мужчин. Сильный пол, по мнению Ольги, управлялся простыми вещами – юбкой покороче и декольте поглубже. Она умела невзначай, по-дружески, погладить, прижаться, почесать за ушком, и Софье было обидно сознавать, что уловки эти прекрасно действуют даже на неглупого Шурика. От тоскливых мыслей ее отвлек отвратительно жизнерадостный Венькин голос.
– А знаете, как проверяют герметичность автомобилей в Японии?
– Знаем, котами…
Софья робко попыталась пресечь неизбежное, но юморящего Рублева мог остановить только выстрел в голову.
– Котами! – сенсационно выдал он. – Берут кота, запирают в машине…
Тяжело вздохнув, Софья отвернулась к окну. До Вериярви
Деревня сильно изменилась с тех пор, как Софья приезжала сюда в последний раз. Место, где прошло ее детство, напоминало одряхлевшего пса, стоически ждущего пропавшего хозяина. В памяти всплывали имена и фамилии людей, давно уехавших отсюда, знакомые ориентиры, приметные знаки. А глаза отмечали перемены, точно накладывая друг на друга два снимка, сделанных в разные годы.
На въезде в деревню домик пожилой четы Тухкиных, деда Ийво и бабы Марьи. Краска облезла, опасно накренилась труба, ставни закрыты, но трава во дворике выстрижена. Видать, заезжали недавно. Двухэтажная бревенчатая избушка Лембоевых превратилась в обгоревший скелет, сквозь почерневшие кости которого уже пробивались небольшие деревья. А вон там, в зарослях молодых стройных березок, прячется старый каменный колодец. Пять лет назад его можно было разглядеть с дороги…
Прилипнув к окну, Софья с нетерпением ждала появления своего дома, втайне надеясь, что неуклонно подступающий вечер не позволит разглядеть его во всех подробностях. С каждым приездом сюда она словно наблюдала за мучительной агонией живого существа, которому год от года становилось только хуже. К этой встрече после долгой разлуки невозможно было подготовиться, потому что реальность неизменно оказывалась ужаснее, чем все домыслы. Вот и сейчас сердце протестующе сжалось, и Софья впилась ногтями в ладони, стараясь не разреветься.
Закатное солнце невыгодно подчеркнуло все болячки старого дома. Заросший травой по самые ставни, он выглядел не просто нежилым, а по-настоящему покинутым. Зияющий выбитыми штакетинами забор в некоторых местах завалился до самой земли. Искать упавшие ворота не имело смысла, и компания вошла в ближайший пролом. Впереди, раздвигая сочные зеленые стебли, шагал Шурик. Трава укладывалась неохотно, будто решив непременно подняться вновь, как только уберутся восвояси неуклюжие чужаки. У крыльца Софья обогнала Сашку, первой коснулась покосившейся балки, удерживающей навес над ступенями. Сердце защемило с утроенной силой: дом не откликнулся, как раньше. Похоже, он уже не верил, что в нем когда-нибудь вновь зазвучит человеческая речь, а от кирпичной печки потянет теплом, согревающим трухлявые перегородки.
Дверь закрывалась на простой крючок, и Ольга не удержалась от шпильки:
– А что, на замок посерьезнее денег не хватило?
– От кого тут запираться? – Софья пожала плечами. – Места глухие, от трассы далеко, если захотят выломать – выломают.
– Попросили бы кого-нибудь присмотреть… – Веня недоверчиво тронул носком кеда доски порога, черные от сырости.
– В Вериярви уже лет двадцать никто не живет. Так, наездами – грибы-ягоды, охота-рыбалка или, как мы, на озеро. Здесь шикарное озеро, ребята. Пляж песчаный, чистый-чистый! Рядом лес сосновый, ни клещей, ни комаров. Завтра вас оттуда буду за уши вытягивать. А из местных тут, наверное, только бабка Параська и осталась. Ей лет уже столько, сколько не живут. Она и ходит-то еле-еле. Некому присматривать. Пусть уж лучше так – зайдут, увидят, что брать нечего, да и уйдут по-хорошему…
Софья пинками очистила крыльцо от колонии бледных поганок. Ступени проседали под ногами, но держались. Ржавый крючок сидел плотно, не желая поддаваться нажиму пальцев.
– Кто зайдет-то? – Шурик оттеснил хозяйку в сторону, навалился на дверь плечом и легко откинул крючок. – Прошу! Дамы вперед!
Он отступил, галантно освобождая
– Осторожнее, в сенях темно и потолок низкий! – бросила она за спину и продолжила прерванный разговор: – Бродяги, например. Коммерсы какие-нибудь ушлые, кто старьем или цветметом торгует. Эти хуже всех. Все вверх дном перевернут, загадят, поломают. Скоты, а не люди… Еще ягодники могут. Тут в селах многие по лету ягодой промышляют. А как выйдут к деревне, так обязательно по домам пошарят, вдруг что ценное хозяева оставили…
– А далеко… ай, мля!.. – не вняв предупреждению, Шурик больно треснулся головой о притолоку. Потирая лоб, прошел за Софьей. – Где ближайшие деревни? Ну, живые, в смысле?
– Ближайшая километрах в сорока. Ты удивишься, сколько можно заработать, собирая бруснику и морошку. Они ведь всю зиму потом на эти деньги живут. Так что сорок кэмэ для местных ягодников не предел, поверь мне…
Под ногой негромко хрустнуло. Вдоль позвоночника, от копчика до затылка, потянуло холодом. Рука еще только нащупала вечно коротящий выключатель, а Софья уже знала, что увидит при свете. Моргнув, вспыхнула холодными синеватыми лучами лампа. Софья бессильно опустила руки. В груди, чуть выше солнечного сплетения, образовалась бездонная пустота.
– Подождите-ка! – В комнату просунулась Дина. – Здесь что, могли ночевать какие-нибудь бомжи?!
И замолчала.
– Могли – не значит ночевали, рыбка…
Следом, поправляя очки, вошел Веня. Огляделся, присвистнул и, желая разрядить ситуацию, неловко пошутил:
– Ну хоть на стол не насрали, и на том спасибо…
Внутри царил разгром. На полу валялась старая одежда, перевернутые стулья, бессильно распластались потрепанные книги советских классиков. Хрустя битыми тарелками, компания осторожно разбрелась по комнатам, зажигая лампы. При свете все оказалось не так уж и страшно. Предстояло убрать на место уцелевшие вещи, вернуть в исходное положение перевернутую мебель и хорошенько подмести. Ничего непоправимого не было, кроме разве что расплющенного самовара.
– Дверь закрывайте, не в лифте! Комары налетят.
Только сейчас, убедившись, что внутри нет беглых зэков и ядовитых пауков, в дом вошла Ольга. Она невозмутимо пересекла комнату, подняла ближайший табурет и уселась, закинув ногу на ногу. Критичный взгляд остановился на понурой хозяйке, перебирающей разорванный фотоальбом.
– Блин, фотки жалко, – дрожащие руки пытались совместить обрывки цветных фотографий – дурацкий пазл из воспоминаний и эмоций.
Софья ощущала себя тюбиком с краской, из которого кто-то старательно выдавливал содержимое. Слезы, до того сдерживаемые, начали просачиваться наружу. Впервые все оказалось настолько плохо. Не радовала даже теплая рука Шурика, присевшего рядом. Тяжелые слезы глухо бились о дощатый пол.
– Софа-Софочка… – Ольга прикрыла густо накрашенные веки. – Лучше бы твоему озеру быть по-настоящему шикарным!
Печка ни в какую не желала разгораться. Проглотив мятую газету, огонь вгрызался в сухие щепки, но тут же погибал, обломав оранжевые зубы. Чугунный зев харкал белесым дымом, от которого наворачивались слезы и першило в горле. Припавший на колени Шурик, выпучив глаза, вдувал в раскрытую дверцу воздух. По комнатам лениво ползли дымные щупальца. Дверь открыли нараспашку, справедливо решив, что в этом чаду не выживет ни один кровосос. Необходимости в печке не было, уходящий август не позволял забыть, что он летний месяц. Последние недели стояла сухая и ясная погода, по карельским меркам даже жаркая. Но хотелось разогнать въедливую сырость, вдохнуть в старый дом капельку жизни. Сперва дым сладко пах костром, баней и березовыми поленьями, но через несколько минут стал таким едким, что девушки, не выдержав, выскочили на улицу.