Звериное царство

Дель Амо Жан-Батист

Поджелудочная железа превратилась в бесформенную лужу, растекающуюся между другими органами. Клетки разлагаются и пожирают друг друга. Стенки мембран стали проницаемыми и уничтожили границы. Тело теперь – одно большое вместилище, где благоденствуют микробы, прогуливаясь по высохшему лабиринту сосудов. Отец начинает пахнуть. Это не та едкая вонь, которая в последние, агональные, дни исходила из всех отверстий, а сладковатый тошнотворный аромат стоячей болотной воды, где плавает, запутавшись в водорослях, раздувшийся до неузнаваемости труп животного. К нему примешивается навязчивый запах чернозема, идущий от гниющих корней высохших деревьев.

Вдова, односельчане и Марсель хранят молчание, но иногда зажигают пучки сухого шалфея и деликатно откашливаются. В комнате холодно, как в склепе. Периодически со смертного ложа доносится неясный звук, и в воздухе распространяется зловоние.

Горящие свечи отбрасывают на стены и лица людей желтовато-болезненные тени. На деревянном столе громоздятся глиняные кружки с кофейным осадком на дне, тарелки с сухим печеньем, вязанье – женщинам нужно занять руки, чтобы убить время и побороть оцепенение, в которое вгоняет бдение возле усопшего. Многие давно выплакали все слезы и состарились, жизнь и тяжелая работа на земле выжали из них все соки. Они разговаривают тихими голосами, встают, чтобы уступить место самой старой и усталой или помыть посуду, тяжело переставляют опухшие, с выступившими венами ноги в сабо, вымазанных мокрой землей.

Кто-то зовет ее по имени, издалека, непонятно откуда, и она просыпается, оцепеневшая от холода. Прошло всего несколько часов, но день подходит к концу, заходящее солнце воспламеняет верхушки холмов. Грачи, привлеченные запахом мертвечины, сидят на ветках, чистят перья с пурпурным отблеском и перекликаются. Хрустальный воздух разносит птичий грай по окрестностям. Могильщик давно покончил со своим делом, и яма, кажущаяся бездонной, заглатывает тени крестов. Из холмика выброшенной земли лезут черви и термиты, чтобы добраться до края могилы и спастись во тьме. Мастерская столяра опустела. Грубый, из шатких досок гроб сладко пахнет стружкой, сучки и прожилки дерева источают остатки живицы. На крышку гроба привинчено маленькое распятие. Чей-то голос снова кричит со двора:

– Элеонора!

Пока она спала, кот куда-то исчез, и, если бы не теплый отпечаток на бедре, не расцарапанные до крови руки, она бы усомнилась в его материальности. Она встает и сразу прислоняется к балке – ноги затекли и не желают слушаться, – потом начинает спускаться по лестнице. Марсель замечает ее, хватает за плечи, трясет и кричит:

– Мы черт знает сколько времени тебя ищем!

Он гладит ее по лицу, по затылку, берет за запястья и видит раны. Марсель впервые так к ней прикасается, проявляет заботу, ласкает. Заменяет отца.

– Откуда это?

Элеонора не знает, как все объяснить, и Марсель ведет ее к дому, обняв за плечи. Лицо отца заострилось, кожа обтянула череп. Воздух пропитался запахами мертвечины и кислого пота, парами алкоголя и супа (его подают, чтобы люди могли согреться). Крестьяне так надышали, что запотели все окна. Многие страдают язвой желудка, у всех не хватает зубов, так что изо ртов несет, как из помойки. Элеонора переступает порог, и бдящие смолкают. Девочка стоит неподвижно, во всклокоченных волосах торчат соломинки, черное платьице запылилось и помялось, руки вспухли багровыми царапинами.

– Она заснула на сеновале, – объясняет Марсель.

Крестьяне перешептываются – с облегчением и сочувствием. Вдова смотрит на дочь, встает, щелкнув суставами и хрустнув позвонками, осторожно укладывает на стул молитвенник в потертом переплете и пересекает комнату – так медленно, что каждый успевает проследить за ней взглядом и спросить себя, что движет этой женщиной. Мать с размаху, с оттяжкой бьет дочь по лицу. Элеонора отлетает к стене, задев стул, тот падает, и спинка разлетается в щепки. Марсель не успевает среагировать. Малышка встает на ноги, падает, не удержавшись, вновь поднимается. Вдова хватает ее за волосы, тащит к изголовью кровати, толкает на лавку, едва не свернув шею, после чего возвращается на свое место и снова открывает молитвенник. Кто-то поднимает стул, пытается починить спинку. Элеонора сидит, положив на колени трясущиеся руки и глядя в пол. Девочка прокусила язык, рану дергает в такт биению сердца. Она судорожно сглатывает густую, с металлическим привкусом кровь, решив, что ни за что не выдаст боли и обиды. Снова затевается разговор, и неловкость постепенно рассеивается. Элеонора чувствует присутствие Марселя на другом конце комнаты. Он смотрит на нее, но малышка не решается поднять глаза. Она боится встретить торжествующий взгляд матери, не хочет, чтобы та насладилась ее унижением.

В конце концов Элеонора распрямляется и видит черного кота. Проводник души в загробный мир? Вестник несчастья, которого видит только она? Взгляд его странно бледных глаз равнодушен и загадочен.

На исходе дня мужчины идут подышать на крыльцо. Они устали, всем хочется размяться и отвлечься, и начинается неспешный

разговор о видах на урожай, скотине, прогнозе погоды, заморозках, жаре и засухе. Во дворе раздается стук колес, женщины встают со стульев, будят детишек, прикорнувших у них на коленях. Жослен Лагард выпрыгивает из двуколки. С ним приехали сельский полицейский и отец Антуан, которого терзают похмелье и головная боль. Трое парней подходят, коротко о чем-то переговариваются, берутся за гроб, несут его в дом, ставят на козлы рядом с кроватью, столяр и полицейский выражают соболезнования вдове и Марселю. От домовины пахнет свежеструганым деревом. За неимением шелка и тафты фермерша кладет внутрь простыни, присобирает их, чтобы придать объем. Она не хочет, чтобы помялся парадный костюм, боится, как бы локти и костистые пятки покойника не начали стучать в стенки гроба и не занозились. Плакальщики отдают последний поклон усопшему, кланяются родственникам и идут прочь по проселочной дороге, полной грудью вдыхая весенний воздух. Остаются Марсель, сельский полицейский, столяр, вдова, священник и девочка. Марсель и Жослен Лагард осторожно берут тело отца за плечи и лодыжки и укладывают его в последнее вместилище. С трупа на край кровати, земляной пол и правое запястье плотника капает коричневая жидкость, он сдерживает рвотный позыв и вытирает руку о брюки покойного. Вдова торопливо набрасывает простыню на грязный матрас, потом укрывает вышитым саваном тело – как младенца в колыбели, подкладывает под голову подушечку. Все как по команде окружают гроб, последний раз смотрят на мертвое серое лицо крестьянина, с которым вдова жаждет расстаться как можно скорее.

– Господи, яви ему Твой светлый лик и искупи все горести, выпавшие на его долю, – произносит кюре.

Они крестятся, и столяр закрывает гроб, ища взглядом одобрения у полицейского, и начинает заколачивать крышку. Некоторые гвозди отклоняются, и он поправляет их ударами молотка по плоским головкам. Во все стороны летят щепки. Окружающие молча следят за его действиями, вздрагивая от громких звуков, и наконец покойник остается один в кромешной темноте. Всю ночь в чашечке, стоящей на крышке, горит свеча, и расплавленный воск стекает через край на фигурку Христа на распятии. К рассвету фитиль гаснет и застывает в прозрачной лужице. По холодной комнате распространяется густой, как семя, дымок, но побежденные сном живые его не замечают.

На следующее утро они спозаранку отправляются в путь. Вдова и дочь идут за тележкой, которую тащит то и дело оступающаяся со сна кобыла. Марсель ведет ее в поводу, рядом сидит старуха, закутанная в серый шерстяной платок. Из-под колес летят ошметки грязи. Свет зари отражается в каплях росы на траве. Эхо колокольного звона кругами расходится в вибрирующем воздухе, отражается от стоячей воды болот и поилок. Умолкнувшие вороны наблюдают за похоронной процессией. На сельской площади отец Антуан распахивает двери церкви, перед ними толпятся крестьяне. Элеонора шагает рядом с матерью. Осунувшееся лицо вдовы прикрыто траурной вуалью, похожей на мантилью. На узкую спину женщина накинула черную шаль, худые ноги в черных шерстяных чулках упрямо несут ее вперед. Элеонора напряженно следит, чтобы рука матери не коснулась ее руки. Внезапно низ живота опоясывает дикая боль. Опоясывает и тут же отпускает. Девочка мысленно клянется уничтожить мать, а потом проводить ее на кладбище, как сегодня отца. Процессия движется мимо соседних ферм, к ней присоединяется несколько угрюмых молчаливых крестьян. Они переходят просеки, обходят заполненные водой канавы, провожают взглядом гроб, раскачивающийся на тележке. Время от времени из-под деревянного ящика летят на землю катышки сухого навоза и остатки сена.

В самом центре участка земли растет столетний дуб. По утрам тень его ветвей падает на ограду кладбища, а под землей змеятся могучие корни, и их лабиринт словно бы повторяет в контражуре силуэт кроны. Они, как щупальца, тянутся к минеральным пластам, горизонту грунтовых вод, из которых пьет дерево, подземным пейзажам, неведомым человеку. Они совершают путешествие в прошлое, к началу времен. Ствол дуба так огромен и толст, что все поколения детишек, когда-либо живших в Пюи-Лароке, обязательно строят живую цепь, прижимаются лицом к коре и воображают себя повелителями целого мира, скрытого внутри ствола и под их босыми ногами. В сердце дерева течет волшебный сок. Крошечные создания неустанно курсируют между камнями, ползают по серебристым лишайникам и коре. Дети подпрыгивают, хватаются за ветки и подтягиваются, чтобы улечься в развилках и отдохнуть под сенью тенистой кроны, сквозь которую на них льется золотой свет дня. Где-то там, уже почти на небе, ветер колышет верхушки деревьев.