Зверобои против Тигров . Самоходки, огонь!
Шрифт:
В бою с немецкой разведкой погибли семь или восемь человек. Тяжело раненных кое-как погрузили на передок. Кого смогли, усадили на двух уцелевших лошадей. Капитан Ламков наконец решился взорвать последнюю гаубицу своей батареи. Предварительно снял прицел и подозвал к себе Михаила Лыгина и Саню Чистякова.
– Ребята, возьмите по две гранаты и бросьте из кювета под орудие. Сумеете?
– Так точно.
Даже четыре противотанковые гранаты не сумели разбить тяжелую гаубицу. Оторвало одно колесо, пробило откатник, свернуло приборы наводки. Гаубица со стороны вроде целая осталась стоять, словно памятник, посреди проселочной дороги. Даже убитых не похоронили. Снесли тела в одно место, накрыли лица полотенцами.– Простите, уходить надо срочно. Немцы вот-вот появятся или самолеты налетят.
Непонятно перед кем оправдывался капитан. Лыгин тронул его за плечо и поторопил:
– Пошли, Николай Васильевич. Люди похоронят.
Некоторые тоже сняли пилотки или каски, а большинство, слишком изнуренные ночным переходом и непрерывными боями последних дней, уже шагали к лесу.
Несколько часов, сделав лишь небольшой привал, шагали по лесной дороге. За это время умерли четверо тяжелораненых. В основном люди пострадали от плотного пулеметного огня, некоторых догнал огонь авиационных пушек.
Двадцатимиллиметровые снаряды перебивали кости, почти напрочь отрывая конечности. На сквозную дыру в плече одного из артиллеристов было жутко смотреть. В широком выходном отверстии бился розовый край легкого, выталкивая струйки крови. Рану туго перемотали, но вишневое пятно проступало через многочисленные витки бинтов и полотенце, которым перетянули грудь.
– Я ведь не умру? Трое дочерей у меня… старшей пятнадцать. И мальцу всего год.
– Не умрешь, – успокоил его санитар, а отойдя в сторону, доложил комбату: – Не выживет он, рана слишком тяжелая.
К вечеру пошел дождь. Люди прятались под соснами, накрывались плащ-палатками. Ужин состоял из нескольких
За ночь умерли оба тяжелораненых, а человек пять исчезли. Трое оставили винтовки, противогазы, каски, даже звездочки с пилоток. Двое других винтовки с собой прихватили.
– Партизанить пошли, – криво усмехнулся Николай Васильевич Ламков.
Двое легкораненых подошли к комбату и, помявшись, попросили отпустить их к семьям.
– Какой с нас прок? – оправдывался который постарше. – Лишняя обуза вам.
– Идите, – только и ответил комбат.
В чем их убеждать? Все видели, как разбегались вчера люди и сколько погибло. Дивизия разбита и рассеянна, от артполка остались две лошади и гаубичный прицел. Но сам Ламков действовал энергично и толково. И бой с моторизованной немецкой разведкой выиграли, уничтожив бронеавтомобиль, два мотоцикла, а остальных заставили срочно убегать, издырявив два других «зюндаппа».
Утром он построил оставшихся бойцов, человек тридцать пять, рядом с ним стоял младший лейтенант. Оглядел шеренгу, приказал подравняться.
– Еще кто-нибудь хочет по домам разойтись? – спросил он.
Люди молчали, переминались.
– Если таковых нет, то теперь считайте себя взводом Красной Армии, в котором действуют все уставы и армейские законы. У кого кишка тонка, уже удрали. С теми, кто решит дезертировать, будем поступать как они того заслуживают.
Вопросов больше не возникало. Бойцы привели себя в порядок, проверили и почистили оружие. Его вполне хватало. Имелись несколько трофейных автоматов, пулемет МГ-34 и наш «дегтярев», ручные гранаты. Тяжелые, противотанковые, почти все выбросили, так же как избавлялись от противогазов – лишний груз. Последними РПГ взорвали гаубицу.
День провели в лесу. Разделили на всех две последних буханки хлеба, несколько горстей сахара пополам с махорочной пылью. Нашли на полянах немного земляники, но далеко от временного лагеря Ламков уходить запретил. Каждые два часа менялись посты.
Следующую ночь шли до рассвета. За горизонтом вспыхивали отблески далеких взрывов, иногда слышался звук моторов. В темноте миновали стороной какую-то деревню, но зайти туда не рискнули. За околицей стоял немецкий пост, изредка выпуская ракеты.
Очень хотелось есть, но на дневной стоянке сумели найти лишь немного молодых маслят и землянику. Варили подобие жидкой похлебки на крохотных костерках и пили через край. Долго отсыпались после ночного перехода. Несколько бойцов помоложе сбили ноги о камни и кочки, у кого-то развалились ботинки.
– Дойдем, Саня, – подвязывая подошву ботинка, бодро рассуждал Михаил Лыгин. – Черт, надо было с мертвого фрица сапоги снять. Побрезговал, а теперь вот мучаюсь.
Ботинки все же починил, аккуратно замотал обмотки и заявил, что шагать можно. Но в этот же вечер, когда двинулись в путь, окружение дало знать, что они в тылу врага и прорваться к своим будет непросто.
Возможно, ошибку допустил Ламков, подняв отряд, когда еще полностью не стемнело. Может, сыграла свою роль луна, при свете которой отряд заметили с проходящих по грунтовке машин.
Хотя расстояние было уже метров триста, плотный огонь пулеметов сразу свалил несколько человек. Прямо из кузова одного из грузовиков полетели мины. Комбат не собирался принимать боя, видя явное преимущество врага. Но немцы устроили настоящую охоту, осветив степь фарами машин и пустив наперерез группе легкий вездеход с пулеметом.
С дороги, освещая путь ракетами, двинулась вражеская цепь. Вели огонь сразу несколько пулеметов, многочисленные автоматы. Ламков приказал всем залечь и, подпустив цепь поближе, открыли ответный огонь. Азарт с наступающих сбили быстро. Несколько немцев были убиты и получили ранения. Но дать крепкий отпор не позволила нехватка боеприпасов.
– Уходим! – торопил людей Ламков, посылая в сторону наступавших короткие очереди.
Мина взорвалась неподалеку от Чистякова, свалив артиллериста из соседней батареи. Человек сумел подняться, сделал шаг, другой. Гимнастерка и брюки были сплошь изорваны осколками. Кисть руки болталась на лоскутках кожи.
– Помогите… – сумел прошептать раненый и тут же свалился на траву.
Саня задержался лишь на несколько секунд. Все же он числился командиром отделения. Пули со свистом ввинчивались над головой. Светящаяся, словно раскаленный прут, трасса прошла рядом. Его толкнул в спину Лыгин:
– Быстрее! Убьют!
От них не отставал Гриша Волынов. Остаток ночи шагали небольшой кучкой. На рассвете, увидев другую дорогу, по которой тоже двигалась немецкая техника, забились в березовый перелесок.
В обширной низине, где скапливалась с весны талая вода, вокруг мелких болотистых озер кучками росли березы, густой ивняк. Рощица, окружавшая кольцом крошечное озерцо, была не больше сотни шагов в окружности, но лучшего укрытия поблизости не нашлось.
Здесь укрылись девять уцелевших бойцов взвода-батареи во главе с капитаном Ламковым. Все надеялись, что вязкая почва не даст немцам возможности спуститься сюда на технике. А пешком, как уже все заметили, фрицы передвигались редко. Свернули самокрутки, закурили. Хотелось после быстрой ходьбы пить, но вода в озерце была мутно-зеленая, покрытая ряской и пахла гнилью.
– Не пейте, ребята, заболеете, – предупредил комбат.
– Здесь родников много, можно поискать, – предложил Чистяков.
– А ты откуда знаешь? – спросил темноволосый парень, года на три старше Сани. Кажется, он был из взвода управления дивизиона.
– У нас кругом леса. Я любил шататься. Грибы, ягоды, рыбу в озерах ловили. На зайцев зимой охотились.
– Рыболов, значит, – усмехнулся темноволосый. – Колхоз «Красный лапоть», так, что ли?
Парень носил в петлицах четыре угольника – старший сержант. Но комбат Ламков почему-то не назначил его вчера командиром отделения. Саня за словом в карман не лез. Оглядел сержанта.
– Грамотный? Из городских, видать. А чего ж винтовку бросил?
– У меня пистолет, – похлопал тот по кобуре на поясе.
– Много ты им навоюешь!
– Зато тебе не терпится в войну поиграть.
Ламков в разговор не вмешивался. Был он какой-то смурной, ушедший в свои мысли. Зато сразу отреагировал Михаил Лыгин:
– Ты, Грошев, язык бы придержал. «Красный лапоть»! Пистолет нацепил, из которого на десять шагов не попадешь. А мы ведь в окружении, пробиваться и дальше будем.
Комбат подозвал к себе Лыгина и Чистякова. Михаилу приказал выставить пост и менять через каждый час.
– А ты, Саня, собери фляги и поищи родник. С собой кого-нибудь возьми, и поосторожней там.
Чистяков знал, в каких местах подземная вода выходит наружу. Вместе с Гришей Волыновым нашли небольшой овраг, где пробивался ключ, и наполнили фляги. С удовольствием напились, покурили. Затем не удержались, влезли на вершину холма, откуда начинался овраг, и разглядели впереди деревню. Оба подумали об одном – в желудках урчало от голода.
Принесли воду, доложили о деревне Ламкову.
– Давайте мы осторожно сходим. Глянем, как и что. Может, поесть принесем.
Ламков немного подумал. Идти придется ночью, а на голодный желудок много не натопаешь.
– Идите, – согласился он. – Только никакой стрельбы. Увидите немцев – сразу уходите.
У Волынова был трофейный автомат с полупустым магазином. Двое ребят, у которых тоже были МП-40, выщелкнули из магазинов по несколько патронов и передали Грише.
– Все, больше нет. У самих по десятку-полтора осталось.
У Чистякова остались две обоймы к карабину и штык-нож, снятый с убитого немца. С ним тоже поделились патронами, а Лыгин дал гранату, похожую на крупное гусиное яйцо.
– Бери, что дадут. Хоть картошку, хоть свеклу, – сказал он. – Жрать охота, желудок слипается.
– Самогончика принесите. Вот еще одну флягу возьмите.
Оба парня ушли, а Николай Ламков, осмотрев окрестности в бинокль, прилег отдохнуть. Предупредил Лыгина:
– Я, пожалуй, посплю часок. А ты на посту побудь. Если что, буди меня сразу.
Однако сон к комбату Ламкову не шел. Муторно было на душе. И не только от того, что за считаные дни разгромили дивизию, погибло много молодых ребят, некоторые почти ровесники его старшего сына. Теперь ему предстояло вывести из окружения восемь человек, которые едва столкнулись с войной. В сорок первом году Ламков, будучи командиром батареи, уже попадал в окружение. Когда вышел к своим, его продержали неделю в фильтрационном лагере, допытывались, как он потерял орудия и где болтался целый месяц.
Затем от Ламкова отстали. Армия нуждалась в артиллеристах, и Николая снова отправили на фронт, понизив в звании до старшего лейтенанта и назначив всего лишь командиром огневого взвода. Пройдя через бои, снова получил «шпалу» на петлицы и возглавил батарею.
Ламков развязал вещмешок, достал прицел, завернутый в полотенце, затем стал сортировать бумаги. Красноармейские книжки и документы убитых немцев, которые он приказал собирать как доказательство, что люди воевали, а не отсиживались в кустах. Затем подступила усталость, и он незаметно уснул.
Тем временем младший сержант Чистяков и его товарищ Гриша Волынов приближались к деревне. Они уже собирались перемахнуть через дорогу, когда послышался странный звук. Оба замерли, спрятавшись в мелком кустарнике среди кочек.
Через несколько минут из низины показалась голова длинной колонны. Медленно двигались красноармейцы и почему-то громко шаркали ногами. Может, от усталости.
Люди шли и шли, а Саня, как завороженный, смотрел на них. Что-то общее объединяло колонну. Когда мимо проследовала половина бесконечной толпы, он понял, что делает их похожими друг на друга. Все они были без ремней и, несмотря на жару, в шинелях без поясов. Лица выражали усталое равнодушие, пилотки сидели как попало, некоторые натянули их на уши, словно колпаки. В толпе Чистяков разглядел и командиров разного ранга.
Они были без фуражек и знаков различия, но сапоги, чаще кирзовые, иногда шевровые, безошибочно выдавали их, как и следы от споротых «кубарей» и «шпал». Рядовые бойцы шагали сплошь в ботинках, многие сняли обмотки, которые во время долгой ходьбы часто спадали. Обмотки, как шарфы, обматывали вокруг шеи.
Колонну замыкали штук шесть повозок, на которых сидели раненые красноармейцы и конвоиры, некоторые вперемешку. Саня Чистяков вздрогнул от неожиданного голоса совсем рядом:
– Чего лежите? Ждете, когда перебьют? Шагайте туда, живыми домой вернетесь.
Красноармеец с бумажкой-пропуском в вытянутой руке прошел мимо. Следом за ним еще трое. Один обернулся и неприязненно обронил:
– Что, комсомольцы до самой жопы? Героически воевать собрались… За кого только?
Саня был уверен, что перебежчики, чтобы выслужиться, обязательно сообщат о них конвоирам. Но этого не произошло. Четверо новых пленных пристроились в хвост колонны. Конвоиры отреагировали кивком головы. Чистяков и Волынов долго лежали, как пришибленные, затем дружно кинулись бежать к своим. На ходу обменивались впечатлениями:
– Сколько их там было? Человек восемьсот, не меньше… а может, вся тысяча наберется.
– Пожалуй. Конвоиров всего два десятка, даже без пулеметов. Одни винтовки.
– А командиры? – возбужденно говорил Гриша Волынов. – Я человек тридцать насчитал. Один, кажется, полковник.
Когда прибежали к своим, не слишком задумываясь, перебивая друг друга, выляпали увиденное.
– Огромная толпа… командиры… а конвоиры на телегах сидят вместе с нашими.
Лицо капитана Ламкова багровело.
– Молчать! – заорал он на Гришу Волынова, который, глотая слова, никак не мог остановиться. – Паникеры! Трусы!
– Мы не трусы, – заикнулся было Чистяков, но комбат обрушился на него.
– Ты сержант Красной Армии. Увидел кучу пленных и раскудахтался, как курица. Толпа… командиры!
– Их там много было, – упрямо повторил Саня. – Несколько сотен.
– У страха глаза ой какие большие, – подал голос старший сержант с пистолетом из взвода управления дивизионом. – Герои, мать вашу!
Немного позже, успокоившись, Ламков подозвал к себе Чистякова и Волынова, долго объяснял, что о таких вещах следует помалкивать, могут расценить как паникерство.
– Мало ли что видели? На окруженцев и так косо смотрят, а вы несете всякую чушь, не думая о последствиях. Сами под трибунал как паникеры загремите и меня следом потащите.
– Но ведь это правда, – неуверенно проговорил Волынов.
– Такая правда хуже предательства. Ну, видели вы пленных, доложили бы мне потихоньку. Теперь вся группа знает, перемалывают языками. А когда к своим выйдем, тоже понесете эту чушь?
– Никак нет, – дружно козырнули приятели.
– Вы – нет, я в этом уверен. А другие? Грошев из дивизиона наверняка решит отличиться, натура у него поганая. Доложит о паникерах и трусах, да еще распишет, чего не было. Хорошие вы ребята и воевали смело, а такую дурь сморозили. Ладно, идите.
– Что же теперь будет?
– До своих надо сначала добраться. А вы по-свойски с ребятами потихоньку поговорите. Миша Лыгин вам поможет. Чтобы все забыли про эту историю с пленными.Вот так, не думая не гадая, вляпались в дрянную ситуацию. Тут надо о выходе из окружения думать, желудки от голода подводит, немцы кругом, а из башки не выходят слова Ламкова. Да и Грошев не преминул пару раз поддеть.
– Сколько там предателей на дороге было? Две тысячи и полковники с ними?
– Заткнись, – посоветовал Миша Лыгин. – Никто никаких предателей не видел, тем более полковников. Так, ребята?
– Так, – дружно отозвались остальные. – Чудится Грошеву всякая дурь с перепугу.
– Так что лучше не вякай лишнее.
Грошев понял, что все настроены против него, и замолчал. Получив такую поддержку, Саня немного успокоился. А вечером снова нарвались на немцев.
Жители крошечного хуторка, куда рискнули зайти, оказались гостеприимными людьми. Накормили бойцов горячим супом, напоили молоком, наполнили в дорогу фляги и дали с собой ведро молодой картошки. Уходили бодрым шагом, наконец-то сытые. Мечтали наварить после ночного марша картошки. Что может быть лучше! Да еще с молоком.
Деревню впереди решили от греха подальше обойти, но не заметили пост на холме, укрытый густой нескошенной травой. Пулеметная очередь ударила внезапно, следом треснули винтовочные выстрелы.
Паренька из пехотного полка ударило в поясницу. Текла кровь, смешиваясь с молоком из пробитой фляги. Саня и Гриша Волынов подхватили парня. Щуплое тело оказалось таким тяжелым, что оба не удержали его в руках. Очередь прошла рядом, срезая, как косой, сочную траву. Чистякову обожгло руку пониже локтя. Не обращая внимания на боль, он крикнул Волынову:
– Давай поднимай!
Подбежал Ламков, мельком глянул на смертельно раненного.
– Ему уже не поможешь. Ложитесь и отползайте. Быстрее!
Бросились на траву и поползли. Комбат короткими очередями добивал единственный имевшийся у него магазин к трофейному автомату. С колена стреляли из винтовок Лыгин и Роньшин. Остальные, пригибаясь, убегали прочь.
Выручили подступавшие сумерки, густая трава и поросший кустами овраг. Бежали, пригнувшись, вслушиваясь в свист пуль над головой. Сверху продолжал молотить пулемет. Быстрый треск его не был похож на звук наших «дегтяревых» или «максимов». Он словно фырчал, рассеивая густые трассы и срезая верхушки кустарника. Ламков, матерясь, выстрелил дважды из пистолета и поторопил бойцов:
– Ребята, нас сейчас только ноги спасут.
Лыгин и Роньшин на бегу тоже выпускали пули из своих карабинов, отсекая возможную погоню. Пришли в себя на дне оврага. Перевязали руку Сане Чистякову. Пуля вырвала клок мяса и прошла навылет, рана горела, словно руку проткнули раскаленным прутом. Гриша Волынов повертел в руке автомат, сказал, что выпустил все патроны до единого. У остальных осталось штук по пять-десять.
Июльская ночь оказалась холодной. С вечера разожгли костерок, испекли картошку, заснули, но часа через два проснулись от холода. Трава была мокрая, густо покрыта росой.
– Место такое, – лязгая зубами, объяснил Саня, хорошо знавший лес. – Овраг, родники кругом, сырость.
– А наверху фрицы, – сказал Роньшин. – Зря шинели побросали.
Шинели на следующий день подобрали на месте недавнего боя. На склоне гряды среди полузасыпанных взрывами окопов лежали несколько вздувшихся от жары трупов красноармейцев. Место указали вороны, с карканьем поднявшиеся в воздух.
Запах гниющего мяса (кто сказал, что у трупов сладковатый дух?), выклеванные глаза, раздолбанные до белых костей черепа заставили бойцов отшатнуться. С минуту стояли, застыв, пока не раздался голос комбата:
– Собирайте патроны, гранаты и шинели. Лыгин, проверь, может, остались личные документы. У кого автоматы без патронов, берите трехлинейки.
Нашлись и винтовки, и гранаты, и россыпи обойм. В окопах подобрали несколько шинелей. Лыгин, морщась от запаха, расшнуровал на одном из мертвых ботинки:
– Прости уж, браток. Тебе они ни к чему, а мои развалились.
От жутковатого места постарались поскорее уйти. Гребень просматривался издалека, задерживаться и хоронить погибших было рискованно. Найденные патроны и гранаты придавали уверенность. Так просто группу не возьмешь.
В небольших хуторах окруженцев встречали не слишком приветливо. Говорили одно и то же: все до вас забрали, и немцы часто наезжают. Уходили бы поскорее. Но кое-что по мелочи выносили: огурцы, немного вареной картошки, кувшин-другой молока.
На своих наткнулись, проплутав в общей сложности неделю. Как водится, группу сначала разоружили, проверили документы, затем повели к начальству, каждого опросил особист.
Выручила предусмотрительность капитана Ламкова. Трофейное оружие и документы убитых немцев стали свидетельством, что люди пробивались с боями. Комбату, как он и ожидал, выговорили за потерянную батарею, грозили суровыми последствиями.
Но окруженцев выходило столько, что подробно разбираться со всеми не хватало времени. Да и группа Ламкова, хорошо вооруженная, бодрая, выгодно отличалась от многих других. Особист разобрался в ситуации довольно быстро. Через пару дней комбат прощался с ребятами.
– Отправляют в артиллерийский полк. Там хоть взвод, хоть батарею дадут, мне все равно. Главное, вас вывел живыми. Не поленитесь, родным напишите, а то на вас уже похоронки пришли.
Прощались едва не со слезами. Недели полторы кантовались за высоким забором то ли запасной части, то ли фильтрационного пункта. Кормили плохо, людям читали уставы и часа три в день занимались строевой подготовкой.
Вскоре Антона Роньшина и Мишу Лыгина забрал покупатель из артиллерийского полка. С ними просились Чистяков и Волынов.
– Мы тоже артиллеристы.
– Ждите.
Ждали еще недели две. Потом собрали команду, человек сто пятьдесят, куда попали Чистяков и Волынов, и повели на станцию. Сопровождающие на вопросы бойцов отвечали коротко:
– Куда надо, туда и повезут.
Уже по дороге узнали, что эшелон идет в Челябинск. Было начало сентября, но здесь на Урале уже полностью вступила в свои права осень. Было холодно, моросил мелкий дождь. Очень пригодились потертые прожженные шинели, подобранные на поле боя.
Прибывших повели по улицам города. Только теперь сопровождающие сказали, что местом назначения является танковое училище. Чистяков и Волынов переглянулись, оба предпочли бы продолжить учение на артиллерийских командиров. Но их мнения никто спрашивать не собирался.
Бойцы и только что призванные новобранцы реагировали по-разному. Кто-то бодро восклицал, что танки – это вещь. Бойцы постарше, наглядевшиеся на сгоревшие танки, приуныли. Но большинство шагали молча. Училище – все же не фронт. Пять-шесть месяцев учебы – срок большой, а там видно будет.