Зверочеловекоморок

Конвицкий Тадеуш

— А ты знаешь, что я, когда захочу, могу отправиться далеко-далеко? — спросил я и тут же об этом пожалел.

— Э-э, да ты целыми днями торчишь во дворе, я же вижу.

— Я знаю один секрет. Могу перемещаться в пространстве в любом направлении.

— Я раньше тоже так играл. Пока не надоело.

— Это не игра, Буйвол. Это самая взаправдашняя правда.

— Докажи.

Я показал ему билет, который пытался выпросить у меня Себастьян.

— Ну и что? — сказал Буйвол.

— Я его оттуда прихватил.

— Э-э, обыкновенный железнодорожный билет. Собираешь, что ли?

— Нет, Буйвол, честное слово, я, когда хочу, отправляюсь в одну такую долину с рекой и старинной усадьбой.

— А

там живет девочка с белым зонтиком, бедная и несчастная, и плохой мальчик, который ее обижает, — докончил Буйвол, топчась в луже, затянутой радужной пленкой бензина или смазочного масла.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Читал, кажется, где-то, только не помню где.

— Ты небось думаешь, я впечатлительный застенчивый мальчик, живущий в вымышленном мире?

— А чего мне думать? Твои проблемы, — отрезал Буйвол. — Пошли спустим папаше шины.

— Думаешь, я тебе лапшу на уши вешаю? Погоди, еще докажу.

— Отстань. Я пока что не свихнулся. Даже завел с первого числа специальную картотеку, ну, знаешь, такие разграфленные карточки. Я люблю, когда все разложено по полочкам. Чего там только нет: самочувствие, работа, учеба, сон, игры и даже как сегодня сходил в туалет. И еще я сам себе ставлю отметки. Папаша меня научил. Жить надо на земле, а не в облаках.

Мне захотелось дать Буйволу пинка: из-за этого остолопа на меня накатила жуткая меланхолия. И вообще стало как-то не по себе, я даже засомневался, вправду ли ко мне приходит пес-изобретатель, — настолько идиотской, бессмысленной, достойной в лучшем случае маменькиного сынка показалась вся эта история.

— Ладно, пошли, — вконец расклеившись, сказал я. — Спустим твоему папаше шины.

Я не могу этого объяснить, но поверьте: чем сильнее обмякали с пронзительным шипением шины, тем более нормальным и здоровым я себя ощущал.

Дома я сел читать новое сочинение Сэмюеля Дж. Пипкинсона «Тайны четвертого измерения». Для вас это слишком сложно, поэтому объясняю в общих чертах: речь там идет о времени, то есть о том, как проходят минуты, часы, годы. Время всегда ужасно интересовало людей. Подрастете, сами убедитесь, что зима и весна, осень и лето с каждым годом пролетают все быстрее. И тогда тоже задумаетесь. Но сейчас не советую на этом зацикливаться и приставать к взрослым с расспросами, поскольку они тоже мало что смыслят, хотя с годами все больше боятся времени. Этот автор оказался не лучше других. Щеголяет высосанными из пальца умозаключениями, и сразу видно, что главное для него — задурить читателю голову давно известными вещами. Правда, мне было трудно сосредоточиться, потому что Цецилия разговаривала с родителями. Вернее, это был монолог: Цецилия орала на весь дом, сотрясая стены и мебель, а родители слушали. Отец краем глаза косился в телевизор, где показывали какое-то нудное прядение пряжи.

Я стал смотреть в окно на нашу улочку. Опять повалил густой снег. Он засыпал тротуары, частично мостовую и даже зазеленевшие ветки деревьев, в том числе и на моей акации. В этой картине было что-то жутковатое, так как из-под белого покрова там и сям выглядывала сочная живая трава. Я уверен, что многие, глядя на этот снег, думали о комете, которая на нас летит, а мы волей-неволей спешим ей навстречу.

Мои родители внимали Цецилии с довольно унылым видом. Еще бы: не так уж приятно слушать, как кому-то фантастически повезло. А Цецилия сегодня ввалилась к нам страшно возбужденная; ее темно-карие, смахивающие на кошачьи глаза метали гипнотические молнии, и шуму от нее было больше обычного. Дело в том, что Цецилия получила приглашение от какого-то американского университета и уезжает в Штаты надолго, если не навсегда. Мама с отцом старательно

восхищаются и даже прикидываются, будто завидуют ей белой завистью, хотя на самом деле, думаю, просто завидуют, как завидовал бы всякий нормальный человек, Цецилия же от комплиментов отмахивается, обзывает моих родителей дураками и кричит, что они «не на уровне». Потому что Цецилия опасается за свой оксфордский акцент. Потому что английский Цецилия изучала в лучшем британском университете. Потому что в Америке, где эти американцы говорят черт-те как, Цецилия может себе акцент испортить. Потому что Цецилия, как-никак, приятельствует с одним настоящим, просто потрясающим лордом. А я иногда думаю, уж не родственник ли этот лорд, случайно, нашему Себастьяну, хотя держу свои догадки при себе, опасаясь, что Цецилия, услыхав такое, озвереет от ярости. Потому что Цецилия — самая-пресамая. Она всегда это подчеркивает, и никто не осмеливается возражать. Иногда только отец заговорщически подмигнет маме, но мама нарочно начинает смотреть в другую сторону. По заснеженной улице шел наш сосед. Собственно, даже не шел, а ковылял, опираясь на металлические костыли и странно дергаясь. Он редко выходит на улицу, разве что летом. По ночам к нему часто приезжает «скорая помощь». Живет он один и уже совсем старый. А болезнь его — страшный паралич, а может, военная контузия. И когда он так идет, извиваясь всем телом и выбрасывая в стороны негнущиеся ноги, кажется, что по улице движется печальная процессия боли, отчаяния, человеческого горя.

— Не забывай нас, Цецилия, — сказал наконец отец неестественно бодрым тоном. — Присылай время от времени из большого мира друзьям в далекую провинцию какой-нибудь сувенир.

— Знаешь, ты все-таки полный идиот, — загремела Цецилия, расправляя свои и без того безукоризненно прямые плечи. — Еще неизвестно, поеду ли я вообще. Какие мне предложат условия, смогу ли я жить среди этих янки? Все не так просто. Не забывай, что я уже не девочка.

— Ах, Цецилия, — льстиво возразила мама, — не тебе говорить о возрасте. Посмотри на себя в зеркало.

— Это верно, — ухмыльнулась Цецилия. — Сегодня в очереди какой-то идиот обратился ко мне «девушка». А я его еще отчихвостила.

— Да, да, — вздохнул отец. — Скоро ты нас забудешь, даже на письма отвечать перестанешь. Такова жизнь.

— Перестань молоть чепуху! — рявкнула Цецилия. — Ты меня вообще не знаешь. С вашими куриными мозгами такого человека, как я, не понять.

— Может, выйдешь за какого-нибудь миллионера, — расфантазировалась мама. — Поселишься во дворце на берегу Тихого океана, среди пальм и огромных кактусов…

— Позолоченный «роллс-ройс» будет ждать тебя перед террасой дворца, — подхватил отец. — И вы отправитесь в кругосветное путешествие.

— Прославишься, познакомишься со знаменитыми людьми, — продолжала перечислять мама. Так они вроде бы шутили, но шутки получались какие-то невеселые.

— Замуж? Никогда. Ни за какие шиши. Удел интеллигентного человека — одиночество.

— И это она говорит нам, неудачникам, остающимся прозябать в провинции, — якобы смиренно вздохнул отец. — Погоди, попадешь в большой мир, переменишь мнение.

— Я никогда своего мнения не меняю. Мы не первый день знакомы, и ты прекрасно знаешь, что миллионы и слава для меня ничто, ни вот столечко. — И она показала отцу аккуратно подпиленный ноготь.

— Поглядим, время покажет, — улыбался отец, но уже не косился на экран, с которого призывали готовиться к весеннему севу.

— Я своих друзей не забываю. И заявляю вам с полной ответственностью, что, если только поеду, еще в этом году приглашу к себе Петра на каникулы. Слышишь, Петр, ну чего ты прилип к окошку? Хочешь ко мне в Америку?