Звезда бессмертия
Шрифт:
— Я не шучу, — подчеркнуто строго проговорил он. — Даже сигнал SOS на точку ваших координат передан в эфир. Так что разворачивайтесь на север. Включайте все двигатели.
Олег не стал ждать повторения команды. Описав довольно широкую дугу, снова став против ветра, который рвался теперь в образовавшуюся атмосферную пустоту, “Семен Гарькавый” со скоростью восемьдесят миль в час помчался строго на север.
В рубку заглянула Таня.
— Мы вполне успеем позавтракать, а скорее всего — пообедать, — сказала она. — У меня все уже на столе.
В приоткрытые иллюминаторы кубрика врывался свежий ветер. “Семен
— Грузинская кухня, — с гордостью похвалила Таня. — Жалко, что чурека нет. Зато на десерт — херсонский арбуз! Остался у меня еще один. Самый большой.
— В Херсоне не мешает пополнить запасы. Сережка очень их уважает, — усмехаясь говорил Аксенов, разрезая своим кортиком хрустящую корку почти пудового великана.
Минут двадцать они наслаждались отличным арбузом, но не одолели даже половины.
— Спасибо, Танюша, — поднялся из-за стола Олег. — Я в рубку. Надо посмотреть, где там наш эскорт. Аксенов направился следом за ним.
— Выходит, — сказал он, усаживаясь в свое кресло справа по борту, — выходит, за три часа сорок минут мы под парусами прошли на юг двести двадцать километров, показав среднюю скорость тридцать две мили в час…
— Не совсем так, Андрей Иванович, — с веселой улыбкой возразил ему Олег. — Мы шли против ветра. Приборы зафиксировали сто четырнадцать перемен галса. Таким образом, с учетом лавировки наш “Гарькавый” за это время фактически прошел двести тридцать четыре мили, преодолевая в среднем за час расстояние почти в сто тридцать километров или, точнее, ровно в шестьдесят четыре мили. Как видите, электроника не шалила. Она и на этот раз оказалась на высоте, не подвела ни нас, ни саму идею.
Аксенов обнял его за плечи.
— Пойду упакую как следует наши доспехи. Думаю, что на “Гарькавом” они не понадобятся. Вот только научить бы его нырять в бурю. Хоть на несколько минут. А?
Поздно вечером, когда в сопровождении эскорта сторожевиков они вошли в хорошо знакомый Белозерский залив и, миновав Очаков, взяли курс к устью Днепра, Олег писал в бортовом журнале:
“24 августа. 2 часа ночи.
Сегодня корпус тримарана, а с ним и оснастка, и вся система управления кораблем успешно выдержали проверку штормом, который затем перешел в сильнейший ураган. Он продолжался более трех часов. Подсистемы жизнеобеспечения, курса, плавучести, как и все другие, работали в сложных условиях безупречно…
Обдумав предложение Татьяны Левиной и Андрея Ивановича Аксенова, считаю вполне возможным и даже целесообразным в подсистеме жизнеобеспечения корабля и экипажа в период сильного шторма или урагана предусмотреть возможность временного непродолжительного погружения судна под воду на сравнительно небольшую глубину. Убрав паруса и мачты, корабль может переждать непогоду под водой в течение нескольких часов, а затем продолжить путь намеченным курсом.
Предварительные расчеты показывают, что корпус тримарана выдержит давление воды на глубине до двадцати метров, если увеличить толщину, корпуса на два миллиметра. Это ни в коей мере не отразится на ходовых качествах тримарана и его грузоподъемности.
Для забора балластной воды и размещения
В Херсон они пришли рано утром. У знакомого парапета было пусто. “Друг” уже отправился с новой командой “вокруг шарика”, и они прошли мимо бронзового фрегата не останавливаясь.
Их старый эскорт из шести катеров сменил сторожевики на ходу. Надо было спешить: погода ухудшалась, дул порывистый боковой ветер, да и встречное течение Днепра требовало и внимания, и времени, а у них впереди осталось всего пять дней.
Тихим вечером 29 августа они проходили Канев.
В том месте, где среди деревьев на крутом правом берегу Днепра высилась фигура Тараса Григорьевича Шевченко, Таня, как всегда неожиданно, попросила:
— Давайте поднимемся на Тарасову гору.
И добавила совсем тихо:
— Я была здесь еще совсем маленькой…
Олег молча развернул тримаран влево, и через минуту, погасив паруса, судно причалило к месту, где когда-то давно была старая пристань. Вековые деревья обрамляли асфальтированное шоссе, опоясывающее гору, но Олег и Таня, не сговариваясь, свернули с асфальта и, помогая друг другу, стали подниматься вверх крутой тропинкой, проложенной прямо по горе, среди пышной зелени разросшихся деревьев и кустов. Держась за руки, они вышли на площадку перед памятником. Долго молча стояли у священной могилы, вглядываясь в знакомые с детства черты поднявшегося высоко над Днепром поэта.
Справа, за памятником, разрослась ореховая роща. Каждое дерево с глянцевыми, омытыми недавним дождем листьями и крупными, еще зелеными плодами много лет назад было посажено самыми знатными гостями Тарасовой горы.
В одной из ближайших аллей, куда уже забрались сумерки, Таня и Олег увидели скамейку. Она стояла под широкими развесистыми кронами между двумя довольно толстыми гладкими стволами. Таблички сообщали, что деревья эти в октябре 1962 года посадили Космонавт-2 Герман Степанович Титов и Космонавт-4 Павел Романович Попович.
Они присели на скамейку, откинувшись в удобный овал скруглой спинки. Олег осторожно обнял девушку, а она потянулась к нему вся, положила голову на грудь и, вздохнув о чем-то своем, невысказанном и непонятно волнующем, закрыла глаза.
Одна за другой летели минуты. Снизу, от реки, тянуло влажной свежестью. Таня зябко повела плечами, подняла голову. Губы их встретились в нежном поцелуе.
— Завтра прямо с “Гарькавого” мы пойдем во Дворец, — прошептал Олег. — И уже через полгода ты станешь моей же…
Ока засмеялась и закрыла ему рот ладонью.
— С “Гарькавого” мы в первую очередь отправимся домой, -тихо сказала Таня.
– Надо же привести себя в человеческий вид, отмыть от соли эти кудри…
Руки ее осторожно, едва касаясь, заскользили по его все еще жестким от морской воды волосам, по темным загорелым щекам, обвились вокруг шеи.
Оба молчали. Неизведанное волнение — возвышенное и могущественное — с только что пробудившейся, но уже неодолимой силой поднималось в них. В нем росла, ширилась, заполняя до краев все его “я”, радость любви к ней, радость желания ее, а в ней — волнами пронизывало каждую клеточку огромное счастье ощущения его любви, его радости.