Звезда и шпага
Шрифт:
— Ах, сечевики, — качал головой Пугачёв, — ах сукины сыны. Никакой дисциплины. Бригадир, где твой главный особист или как его там, Сластин, в общем?
— За него сержант Голов, — ответил Кутасов, жестом снова подзывая своего протеже.
— Всего-то сержант? — удивился Пугачёв.
— Звание для виду, — объяснил Кутасов. — У них там, в особом отделе, свои игры.
— Понятно, — глубокомысленно кивнул Пугачёв, и сразу стало ясно, что ничего ему не понятно. — Так вот, сержант, ты разберись с запорожцами после боя, разрешаю повесить парочку казаков и кого-нибудь из есаулов, но только одного, не больше, понял. Это научит их дисциплине, — сложные слова ещё тяжеловато давались Пугачёву, но он уже не запинался на них. — Будут знать, что у нас и победителей судят, ежели надо. — Он обернулся к Омелину. —
— Откладывали до битвы, — ответил тот. — Некогда было среди них дисциплину насаждать. Сечевиков так просто не поменять, их надо через колено ломать, а делать это до битвы я не счёл нужным.
— Правильно, — одобрил Пугачёв. — Вот особисты среди них работу свою проведут, а после и ты, со своим политотделом, подключайся. А пока, — он указал на одного из вестовых, — отправляйся к казакам левого фланга. Пускай поддержат сечевиков. А пехоту остатки юлаевцев прикроют.
Вестовой отдал честь и умчался.
И вот уже скачут казаки в зелёных гимнастёрках и фуражках, опуская пики, нацеливая их на рубящихся с врагом карабинеров и драгун. Врезаются в плотную толпу, где ни конному, ни пешему не развернуться. Трещат поломанные пики, вылетают из сёдел убитые и раненные, нанизанные на длинные древки, как бабочки на булавки. Однако карабинеры и драгуны достойно приняли удар. Их палаши собирали кровавую жатву с пеших и конных врагов, не опускались руки, держащие их, хотя они орудовали ими уже больше часа и лишь изредка раздавались на этом фланге пистолетные и мушкетные выстрелы.
Военноначальникам обеих армий было понятно, что судьба сражения решится именно на этом фланге. В остальном оно шло более-менее ровно. Панинские солдаты раз за разом штурмовали позиции пугачёвцев, откатываясь после коротких и ожесточённых рукопашных схваток, перестраивались, переводили дух и атаковали снова. Затеять новую перестрелку им не давали сами пугачёвцы, тут же кидавшиеся в штыки без огневой подготовки. Пушки, хоть и надрывались, гавкая разъярённым псами, с обеих сторон, однако толку от них было мало. Бомбардиры Панина намеренно брали прицел с перелётом, чтобы не задеть своих, а пугачёвские не отличались меткостью. Они не всегда попадали в стоящие в нескольких верстах шеренги полков, ещё не вступивших в бой, а стрелять по сражающимся опасались по тем же причинам. Вот и выходило, шуму много, а толку — чуть.
— Лычков, — обратился генерал-аншеф Панин к поручику Казанского кирасирского полка. Единственному, кто пережил бой на улицах города. — Бери свой новый эскадрон и атакуй пехоту левого фланга противника.
Роман Лычков, который командовал теперь единственным кирасирским эскадроном во всём Добровольческом корпусе, просто горел от нетерпения вступить в схватку. Каждый раз, когда Панин смотрел на этого пожилого вояку, ему невольно становилось жутко. Лицо Лычкова избороздили шрамы и морщины, почти не отличающиеся от них, в глазах его горела некая безумная искра, а пальцы левой руки были всё время сжаты на рукоятке тяжёлого палаша. Однако воевать он умел, о чём говорил послужной список и сам факт того, что он пробился из рядовых драгун в кирасирские обер-офицеры. После разгрома эскадрона, которым он командовал, на улицах Казани, Лычков долго пролежал в госпитальной пролётке, мечась в лихорадке между жизнью и смертью, а когда смог снова сесть в седло, остатки корпуса Михельсона уже соединились с армией Панина. Так как податься поручику было некуда, а воевать он хотел страстно, то дорога ему была только одна. В Добровольческий корпус фон Бракенгейма, где он был принят с распростёртыми объятьями. Столь опытный офицер был им очень нужен. В корпусе он возглавил единственный эскадрон тяжёлой кавалерии. Собран этот эскадрон был, преимущественно из драгунских обер-офицеров и унтеров. Им выдали белые кирзовые колеты, кирасы и треуголки, а вот воевать правильно, по-кирасирски, никто из них не умел. Так что первым делом Лычков занялся их обучением, и сегодня его эскадрон пройдёт настоящее боевое крещение, хотя они и воевали уже не первый год, а многие были отставниками.
Лычков коротко отдал честь и махнул трубачу. Кирасирский эскадрон шагом вышел на позиции, медленно
Казалось, вот она победа! Левый фланг Пугачёва побежал, рабоче-крестьян истребляли сотнями, казаков и запорожцев рубили тяжкими ударами — от плеча до седла. Теперь уж им никогда не оправиться от такого поражения.
— Резервы в бой! — кричал Пугачёв, размахивая булавой, будто готовый сейчас же ринуться ликвидировать прорыв лично во главе лейб-казаков. — Косухин, мать твою так-растак! Не дай кирасирам прорваться! Мясников, так тебя и разпереэтак, готовь лейб-казаков!
Забили гренадерские барабаны «Скорый марш! Атака сходу!». Гренадерские унтера на бегу кричали, надсаживая глотки: «Штыки примкнуть! Один выстрел — и штыковую!». За их спинами строились в две шеренги лейб-казаки Мясникова, готовы рвануть в атаку с пиками наперевес. Эти злые до драки яицкие казаки были вынуждены большую часть сражений стоять в тылу, охраняя «императора», так что возможности схватиться с врагом были весьма рады.
Гренадеры бежали в атаку колоннами, примкнув штыки, слегка сгорбившись и левыми руками придерживая шапки-митры. Эти шапки были единственным отступлением от формы РККА, внедрённой военспецами Кутасова, и смотрелись несколько непривычно, особенно тем же военспецам. Однако решение ввести гренадерам митры оказалось верным, солдаты Ударного — а после и всех остальных гренадерских или ударных — батальона весьма гордились своей принадлежностью к элите линейной пехоты. Символом этого были, как раз, такие вот высокие шапки с медными налобниками.
Гренадеры ударили сходу в штыки. Только первые ряды батальонных колонн выстрелили вразнобой, без особого эффекта. Завязался новый узел жестокой рукопашной схватки. Такого ещё не бывало, что пехота атаковала кавалерию, да ещё и тяжёлую. Они штыками кололи людей и коней. Преследующие разбегавшегося врага кирасиры, драгуны и карабинеры потеряли монолитность строя, не особенно-то и свойственную кавалерии, шеренги их распались, чем и воспользовались пугачёвские гренадеры. Они рассекали их эскадроны и взводы, вклиниваясь между ними. Дольше всех продержались кирасиры, почти неуязвимые для врага. Штыки скользили по их кирасам, ломались о них, не причиняя им никакого вреда. А всадники лихо рубили их палашами, не давая гренадерам подобраться к лошадям. Ведь спешенный всадник — полвсадника. Но и кирасиры вынуждены были отступить, не смотря на всю злость и относительно невеликие потери. Уставшие от долгой битвы без передышки, драгуны и карабинеры откатились. Кони их устали и едва переставляли ноги, всадники болтались в сёдлах, у многих уже не было сил, чтобы держать оружие — палаши их висели на ременных темляках. А сами карабинеры и драгуны часто клонились к самым конским шеям.
Конница отступила. Медленно откатилась под прикрытие пушек и пехоты. Кирасиры отходили последними, отбиваясь от казаков и сечевиков, то и дело налетавших на отступающих кавалеристов. Те из карабинеров и драгун — а было таких, как не странно, немало — у кого ещё остались силы, на скаку отстреливались из карабинов и ружей. Наконец, им удалось добраться до позиций, а гренадеры Ударных батальонов заняли место разбитых и разбежавшихся солдат. Последние, к слову, также возвращались, занимая места в гренадерских шеренгах. На них косились с презрением, однако принимали. Бой идёт, тут не до выяснений. Вот только ставили их в третью шеренгу, однажды побежавшему доверия нет.