Звезда Ирода Великого
Шрифт:
Гиркан и предводитель отряда крестьян Иезеккия отсутствовали около часа. Возвратились вместе — Гиркан еще что-то говорил Иезеккии, тот слушал, склонив голову к первосвященнику, и кивал. Они подошли к пню, возле которого стоял Ирод, и Иезеккия, обратившись к крестьянам, произнес:
— Первосвященник Иерусалима хочет говорить с вами. Слушайте его внимательно.
Последнее он сказал тоном приказа, и все, кто был на поляне, почтительно поклонились Гиркану. Он обратился к ним с тою же самою речью, с какой еще недавно обращался к жителям Иерусалима
Крестьяне молча слушали его, время от времени поглядывая на своего предводителя, и когда тот кивал, показывая, что согласен с доводами первосвященника, они поспешно кивали тоже.
Закончив говорить, Гиркан повернулся к Иезеккии:
— Пора ехать, — И направился к лошадям, привязанным к дереву на краю поляны.
По-видимому, его совершенно не заботило, что думают крестьяне о его речи, согласны с ней или нет. Иезеккия пошел за первосвященником, бросив на ходу:
— Все уходим, — и сам подержал Гиркану повод и стремя.
На поляну вывели еще двух лошадей. На одну сел Иезеккия, на другую — тот самый крестьянин, который пленил Гиркана и которого Ирод назвал про себя «старшим». Тронулись в путь: четверо конных и десятка три пеших.
Лишь только они добрались до первой деревни, на улицу высыпали крестьяне, громко приветствуя Иезеккию и засыпая остальных вопросами. Сопровождаемые жителями, они въехали на маленькую пыльную площадь в центре деревни, и Иезеккия, указывая на Гиркана, крикнул (на площади собрались все крестьяне этой деревни):
— Первосвященник Иерусалима будет говорить с вами! — И добавил строго: — То, что он скажет, я считаю правильным.
Гиркан в третий раз повторил уже знакомую речь и, закончив, пустил лошадь шагом. Иезеккия не сразу последовал за ним. Обратившись к людям своего отряда, он велел, чтобы те из них, кто были жителями этой деревни, отправлялись по домам и спокойно занимались своими повседневными делами.
Ирод догнал Гиркана. Тот сказал, полуобернувшись, предупреждая его вопрос:
— Ты сам видишь, Ирод, что Бог ведет меня. Этот Иезеккия — известный разбойник, его шайки промышляли в окрестностях Иерусалима еще несколько лет назад. Теперь он предводительствует крестьянами, нападающими на римлян.
— Ты сумел убедить его?..
Гиркан самодовольно улыбнулся:
— Это было нетрудно, он вполне разумный человек, хотя и разбойник, и понимает, что нападать на римских солдат или на мирных торговцев — не одно и то же.
Кроме того, я пообещал ему полное прощение за его прошлые деяния. — Он лукаво глянул на Ирода, — Ты ведь понимаешь меня.
— Да, — сказал Ирод, и тут же спросил: — Ты теперь будешь говорить с жителями каждой деревни?
— Нет, в этом нет необходимости. Иезеккия устроит мне встречу с другими предводителями — его влияние здесь очень велико. И, как и везде, все решает власть, а не народ. Ты знаешь…
Но договорить он не успел, сзади послышался приближающийся топот копыт — это был Иезеккия.
Переночевали в большой деревне в десяти милях от Иерусалима. Иезеккия разослал своих людей с сообщением о Гиркане, и к полудню предводители
Они входили по одному, низко кланялись Гиркану и рассаживались на места у стены, куда он им указывал. Плохо одетые, запыленные, с грубыми лицами и натруженными руками, они ничем не напоминали Ироду предводителей разбойничьих шаек. Обычные крестьяне — пожилые, молодые, — они с интересом и опаской поглядывали на столь высокого гостя. Никто из них не мог подумать раньше, что так близко, едва ли не на расстоянии вытянутой руки, будет находиться (к тому же сидеть) рядом с первосвященником, сыном грозного царя Александра. А когда Гиркан заговорил, их лица застыли в выражении почтительного внимания.
Гиркан говорил просто, вкрадчиво, не просил, но и не требовал. Речь его можно было назвать милостивым обращением правителя к своим подданным. Он обещал им многие милости после того, как утихнет смута и он опять станет единственным правителем Иудеи — по праву своего рождения и по воле Бога.
Закончив, он спросил, все ли согласны с ним и исполнят ли то, о чем он просит, — то есть распустят ли они свои отряды, вернутся ли в свои деревни и будут ли препятствовать любому, кто станет затевать мятежи и призывать к беспорядкам избранный Богом народ.
Он спросил, но они молчали, как бы не понимая, о чем он спрашивает, и не зная, что отвечать. Ирод смотрел на их лица, на тяжелые руки с узловатыми пальцами, морщился от тяжелого запаха их одежды, заполнившего комнату и, как ему казалось, пропитавшего собственную его одежду. Смотрел и думал: «Какое же унижение для первосвященника — сидеть и разговаривать с ними, уговаривать, вместо того чтобы привести их к покорности грубой военной силой». Что бы там ни говорили фарисеи да и его учитель Захария, будто все люди рождены равными и любой человек в одинаковой степени Божье создание, он никогда этого не понимал, не желал понимать и никогда бы не принял. Он знал одно: есть люди власти, а есть народ, и они не могут быть равными и не будут равными никогда. Если человек власти подобен пастырю, то народ подобен животным — коровам и овцам. Нужно сделать так, чтобы у них были стойла и загоны, чтобы в холод у них была подстилка из соломы. Их нужно выпускать на пастбища, чтобы они кормились и давали молоко, шерсть, мясо и кожу. Но для того чтобы они не разбегались, не давили друг друга, для того чтобы не нападали на пастыря, их нужно держать в постоянном страхе, наказывать за непослушание бичом и палкой. Наказывать, а не уговаривать и, приказав, не спрашивать, что они думают о приказании. Они не могут и не должны думать.
Так говорил себе Ирод, наблюдая за рассевшимися вдоль стены и напряженно молчащими крестьянами. И невольно при этом щурил глаза, а губы сами собой складывались в презрительную усмешку.
Гиркан, переждав, опять спросил, поняли ли они то, что он им сказал, и сделают ли, как он просит. Не дождавшись ответа, Гиркан повернулся и растерянно посмотрел снизу вверх на сидевшего рядом Иезеккию. И тогда тот проговорил грубым и зычным голосом, выставив вперед правую руку и после каждой фразы как бы разрубая ею воздух: