Звезда королевы
Шрифт:
Оказывается, выносить его презрение — это еще не самое страшное. Выяснить, что он ненавидит ее так, что мечтает лишь о ее смерти, — вот горе. Вот боль!
Ах, если бы умереть прямо сейчас, прямо здесь… развязать ему руки, освободить от себя — осчастливить хотя бы своей смертью, если не удалось осчастливить жизнью и любовью!
Ноги Марии подгибались. Она почувствовала, как Корф подхватил ее под руку.
— Если вы решили упасть в обморок, то, умоляю, не в моем кабинете, — раздался по-прежнему холодный, исполненный презрения голос, а потом Корф с силой встряхнул ее: — Возьмите себя в руки, ну!
Он поднес прямо к ее лицу янтарный бокал с вином. Рубиновые искры перебегали по гладко отшлифованным стенкам, и какое-то мгновение Мария, будто завороженная, следила за их игрою, а потом с трудом взяла бокал, поднесла к губам, глотнула… и, выронив кубок, схватилась за горло, ибо ей показалось, что она отхлебнула расплавленного металла.
Она не могла вздохнуть и только смотрела на Корфа неподвижными, огромными глазами.
Корф поднял брови:
— Что с вами? Ну вот, вы разбили… — Он не договорил, кинулся вперед и успел подхватить Марию — она падала. Ноги вдруг онемели, она их перестала чувствовать. Бессильно повисли руки, голова запрокинулась. Странный, какой-то потусторонний холод медленно овладевал ее лицом, потом пополз по телу. В глазах все кружилось, кружилось; на миг из этого водоворота выплыло искаженное ужасом лицо Корфа, из гробовой тишины вырвался его голос:
— Мария! Нет, нет, Мария!
Она не могла вымолвить ни слова онемевшими, похолодевшими губами, и вся душа ее, казалось, выразилась во взгляде. Но этот взгляд потребовал столько сил… последних сил, их больше ни на что не оставалось, осталось лишь опустить ресницы и погрузиться в сон… возможно, в вечный сон.
Глава XX
ДУЭЛЬ НА УЛИЦЕ КАРУСЕЛИ
— …Я нашел у нее в комнате вот это.
Голос возник так внезапно, словно у нее над ухом выстрелили из пистолета. Мария хотела схватить голову руками, но не смогла даже шевелить ими и тогда громко, пронзительно закричала.
— Что это?! Мне показалось или она тихонько стонет? О Боже!
— Да. Да. Чуть-чуть, еле слышно, но она застонала. Наконец-то!
— Доктор, я…
— Успокойтесь, ваше сиятельство. Ваши волнения позади.
— О Господи… Я-то уже думал… Я уже… J'ai perdu mon Eurydice: rien n'gale mon malheur? [163]
— Безутешный Орфей? Я понимаю. Две недели в полном беспамятстве и неподвижности, почти бездыханная!.. Еще хуже, чем в прошлый раз. Тогда хоть причины были естественные — кровопотеря, а теперь… подумать только! Удивительно, как она вообще не умерла на месте. Такое количество яду могло и силача-циркача спровадить на тот свет.
163
Я и простился с Эвридикой: с горем что моим сравнится? ( фр.) — ария из оперы Глюка «Орфей и Эвридика».
Голоса уже не казались раздражающе-пронзительными. Они звучали то громче, то тише, то наплывали, то удалялись. Это было забавно, Мария слушала даже с удовольствием.
— Доктор, вы обещали мне!..
— Да, я обещал молчать и сдержу слово. Один Бог знает, почему я это сделаю! Нет, я помню,
— Говорю вам, я не делал этого!
Ну вот, опять крик. Мария вновь застонала: как адски болит голова.
— Снова этот стон. Вы слышали?
— Я-то да. Мне кажется, и она слышит нас. — Она в беспамятстве, но, говорят, люди и в таком состоянии могут воспринимать окружающее.
— Вы хотите сказать, в глубину ее бесчувствия могут проникать наши слова?
— Это не исключено.
— Ну, если так… Если так, пусть услышит: я не убивал ее. Я не давал ей яду. Я не знаю, что все это значит! Из этой бутылки я уже пил, она стояла открытая не меньше недели. Любой мог…
— Любой? Барон, у вас по дому что же — отравители гурьбой расхаживают? К тому же в вине не было яду, во всяком случае, я его там не нашел. Яд оказался лишь в том бокале, из которого пила ваша жена. Дно было щедро им смазано, он мгновенно растворился в вине и сделал его смертоносным.
— Самое удивительно, что вы не нашли его следов в других бокалах. Как можно было предвидеть, что она будет пить именно из этого?
— А разве не ясно? Он ведь самый красивый, женщина по природе своей любит красивое, из сотни вещиц выберет одну — самую изящную и привлекательную. Перед нею шесть янтарных кубков, но один — особенный: он горит самоцветным рубиновым огнем, сверкает и переливается. Она взяла его — это естественно.
Послышался тихий, недобрый смех, заставивший Марию насторожиться.
— Ах, доктор, вы так хорошо знаете женщин! Все верно, все верно, однако и мужчины способны ценить красоту. И мужчина прежде всего обратит внимание не на тусклую, матовую желтизну, а на игривый рубиновый блеск!
— Что вы этим хотите сказать?
— Только одно. Не Мария взяла этот бокал. Я дал его ей, когда увидел, что она побледнела и вот-вот лишится сознания.
— Значит, вы…
— Доктор, да вы в своем уме?! Вы что, не способны сложить два и два? Вы так уверены в том, будто я злоумышлял против Марии, что не видите дальше своего носа?
«Ну как же он кричит! О чем это, зачем?.. Может быть, если попытаться понять, в чем суть спора, голова будет не так болеть?»
— Еще раз повторяю: я раньше пил из этой бутылки. Но янтарным бокалом воспользовался впервые. И то лишь потому, что он выпал на пол, то есть подвернулся под руку, а хрустальные, из которых я обычно пью, остались стоять. Я поднял янтарные кубки, безотчетно взял самый красивый, налил вина, поднес к губам…
— Что?!
— Что слышите! Я хотел пригубить, а потом увидел, что Мария сейчас упадет, и протянул бокал ей. Что было потом, известно.
— Иисусе… Господи Иисусе! Но ведь это означает…
— Наконец-то до вас дошло! Я понимаю, проще допустить, что барон Корф решился убить свою жену, чем поверить, что он сам лишь случайно, по прихоти судьбы, остался жив.
— Но это означает…
— Да что вы заладили: означает, означает! То и означает, что Мария — случайная жертва, а яд был предназначен мне.
«Яд был в бокале? Яд предназначался Корфу?!»
Мария содрогнулась, хотела закричать, но сковывающая ее немота и неподвижность были по-прежнему неодолимы.