Звезда моей души
Шрифт:
Пес облегченно вздохнул и положил на мое колено свою умную тяжелую морду, испачканную потеками голодной слюны.
– Бедняга, да ты совсем отощал! – Я без раздумий вынула из кармана свой заветный сухарь и сунула его в собачью пасть, проигнорировав жалобное урчание собственного желудка. – Это, конечно, не абы что, но – чем богаты, тем и рады!
Пес в мгновение ока проглотил угощение и довольно облизнулся, а его морду расколола широкая благодарная ухмылка. Немного пошатываясь от слабости, он поднялся на лапы и принялся неистово скрести щель между двумя мраморными плитами. Его мощные черные когти уподобились десятку остро отточенных лезвий, упорно кромсающих неподатливый камень. Я помогала ему как могла. Потом пес подсунул нос под чуть
Наш путь наружу был свободен! Пес ухватил меня зубами за рукав и уверенно потянул за собой, готовый первым спуститься по крутым, уходящим в неизвестное ступеням. Я немного поколебалась, но все-таки последовала за ним, пребывая в абсолютной уверенности, что с каждым шагом все больше приближаюсь к своему первому настоящему испытанию… Однако перед тем как спуститься, я вытянула палец, испачканный собачьей кровью, и непроизвольно нарисовала на стене крохотную руну, являющуюся начальной в моем имени. Зачем я это сделала? Думаю, ответа на данный вопрос не знали даже сами Неназываемые…
Песок пересыпался с неумолкающим сухим шорохом, беспрестанно скребя по кожаному боку повозки. Этот монотонный звук постепенно сводил Ардена с ума, ввергая в тихое, бессильное бешенство, увы, неспособное вылиться во что-либо более действенное. Юноша лежал на полу просторной, тщательно затемненной кибитки, этого излюбленного средства передвижения всех лайил, совершенно не переносящих открытого дневного света.
Ночью его охранницы выбирались из-под спасительного полога, изготовленного из отлично выдубленной кожи, и, взнуздав двух крепких вороных жеребцов, упоенно скакали по пустыне, оглашая гортанными криками ее безлюдные равнодушные барханы. Высоко запрокинув свои узкие подбородки и жадно дергая заметно выступающими кадыками, твари пили кровь, залитую в небольшие, сшитые из телячьих кишок бурдюки, надежно запечатанные магией, надолго сохраняющей их любимый напиток безупречно свежим и теплым.
Но утром, с восходом Сола, они торопливо укладывались по обе стороны от пленника, по-кошачьи сворачивались в клубок и засыпали глубоким сном, более похожим на затяжной обморок. Обе воительницы-лайил вызывали у Ардена лишь отвращение и неприязнь, хотя он по достоинству оценил хищную форму коротких, слегка изогнутых сабель-кастане, привешенных к поясам тварей. Он также имел возможность понаблюдать за тем, как ловко управляется первая жрица со своим экзотическим клинком, с одного взмаха срубив голову здоровенному, отчаянно мекающему барану. Его завяленным на костре мясом и кормили Ардена на протяжении всего однообразного, ввергающего в ступор путешествия, затянувшегося так надолго, что юноша уже потерял счет дням, прошедшим с момента его пленения.
А дни и правда неотличимо походили друг на друга, размеренно пересыпаясь, словно песок пустыни, ибо все доступное Ардену разнообразие заключалось лишь в том, что иногда ему давали пригоршню янтарно-желтого, сладкого, как мед, винограда или ломоть испеченной на углях лепешки, душистая мякоть которой всегда оказывалась изрядно сдобренной кусочками примешанного к тесту сала и продолговатыми семечками тмина. Немудреными кухонными заботами ведал четвертый участник их небольшого отряда: дюжий смуглокожий парень, обладатель низенького выпуклого лба, уродливо нависающего над маленькими, глубоко посаженными глазками, и сломанного, плебейски приплюснутого носа с вывернутыми наружу ноздрями.
Первые несколько дней Арден не оставлял попыток разговорить этого человека, которого обе лайил называли непривычным для слуха именем Гамаль. Но вскоре он отказался от идеи склонить на свою сторону вечно нахмуренного возницу, днем занимавшего
Арден понял, что он всецело находится во власти своих тюремщиков: двух не знающих пощады тварей и туповатого немого здоровяка, беззаветно преданного богине Банрах. Очевидно, змееликая не имела неосторожной привычки раскрывать свои тайны кому попало и отнюдь не собиралась выпускать из цепких пальцев столь завидную жертву, коей являлся Арден. Участь его была предрешена, и надежды на спасение не осталось. Юноша впал в ленивое, безразличное оцепенение, послушно глотая подносимую к его рту пищу и воду, а большую часть суток проводил во сне, оставаясь связанным по рукам и ногам да к тому же уложенным на ковер, расстеленный на полу кибитки. Он знал – его везут в отдаленный храм богини, расположенный в самом сердце Пустоши, но ничего не мог с этим поделать и не имел возможности сбежать. Он спал и копил силы, изредка мысленно возвращаясь к событиям дня церемонии выбора учеников и вспоминая обещание Йоны, которое ныне казалось ему всего лишь невинным обманом или жестом сострадания, призванным смягчить отчаяние обреченного на смерть юноши.
На протяжении многих лет Арден увлеченно следил за тем, как растет и изменяется эта удивительная девочка, превращаясь в прекрасную девушку, маленькую и тоненькую, словно тростинка. Казалось – сожми ее покрепче, двумя пальцами, и она тут же согнется или сломается, уступив напору грубой силы. Но, к огромному изумлению Ардена, с Йоной не происходило ничего подобного. Мужественно снося все обиды и насмешки, она умудрялась в любой ситуации сохранять чувство собственного достоинства и настолько разительно отличалась от прочих приютских девчонок, что юноша только диву давался, испытывая странную, непонятную робость от ее мимолетного взгляда, слова или просто присутствия.
О да, остальные монастырские воспитанницы (конечно, только те, которые чем-то привлекли внимание Ардена) вели себя совершенно иначе, становясь податливыми, как воск, под напором его обаяния и самоуверенности и послушно опрокидываясь на спину, стоило лишь ему этого пожелать. Но Йона была совсем другой… Арден безмерно восхищался ее чудными глазами, точеной фигуркой, уже начавшей соблазнительно округляться, добрым нравом, уживчивым характером и живым, острым умом. Очутившись рядом с этой девочкой, он всегда сердился на самого себя, осознавая: желание защищать и оберегать столь волшебное создание захлестывало его с головой, лишая воли и здравомыслия. Нередко, спрятавшись за одной из колонн длинной монастырской галереи, он восторженно следил за проходящей мимо Йоной… А затем, опустившись на колени, страстно целовал следы ее крохотных ступней, отпечатавшихся на пыльном полу темных коридоров…
И вот теперь, трясясь в шаткой кибитке, он более всего скучал из-за ее отсутствия, а еще – отчаянно переживал, гадая, какая же судьба постигла девушку, которая так и не дождалась слов его любви, возможно даже не догадываясь об испытываемых им чувствах. Подменяя нежность грубостью, а ласку оскорблениями, Арден наказывал себя за нерешительность, изнемогая под грузом своей тайной любви. А что тут поделаешь, если в данном противоречии и заключается вся сущность человеческого мышления: женщины нередко произносят всякие глупости, тогда как мужчины совершают их еще чаще.