Звезда надежды

Муравьев Владимир Брониславович

— Идите, — сказала Наташа, быстро обвила руками его шею, поцеловала в уголок рта и легонько оттолкнула. — Идите.

Но Рылеев поймал ее руки, притянул к себе… Время для влюбленных остановилось. Они целовались, отрываясь друг от друга только на самые короткие мгновенья, чтобы сказать ласковое, бессмысленное для всех в мире и полное самого важного и глубочайшего смысла для них слово.

Солнце, обойдя крону яблони, хлынуло в беседку.

Первой очнулась Наташа.

— О боже! Ведь сюда может кто-нибудь прийти, увидеть нас…

— Пусть видят. Мы теперь всегда будем

вместе. Я не уйду от Михаила Андреевича, пока не добьюсь его согласия.

— Он говорит, что вы очень молоды и неосновательны…

— Да я уже четвертый год служу!

— Но вид-то у вас все равно… — Наташа склонила головку и, рассмеявшись, достала из-под работы маленькое зеркальце. — Посмотрите на себя, похожи ли вы на мужа или хотя бы на почтенного жениха?

Увы! То, что увидел Рылеев в зеркале, действительно прежде всего свидетельствовало о молодости и неосновательности. Юное румяное лицо от счастливой улыбки казалось еще более юным, мягкие русые кудри спутались и в беспорядке падали на лоб и торчали над ушами, белый отложной воротничок рубашки, открывавший шею, делал его еще более похожим на мальчика — ученика приличного пансиона.

Рылеев весело рассмеялся.

— Ладно, я приму все меры, чтобы выглядеть с подобающей случаю важностью. Явлюсь к Михаилу Андреевичу в мундире, с самым серьезным выражением и буду говорить основательно и деловито, как откупщик.

— Хорошо, милый, и знай, что я в соседней комнате…

— Прощай, любимая, на час, а через час мы будем вместе уже навсегда.

Михаил Андреевич, как обычно в предобеденное время, пребывал в кабинете, на диване, полеживал, покуривал, прислушиваясь к домашним звукам и лениво подумывал о том о сем… Услышав в соседней комнате шаги, он спустил ноги вниз и сел.

Вошел Рылеев.

— Здравствуйте, Михаил Андреевич.

— Здравствуйте, Кондратий Федорович. Что-то вы сегодня при параде, в мундире? Уезжаете в Острогожск?

— Нет, я никуда не уезжаю. Я пришел, чтобы поговорить с вами, Михаил Андреевич, о деле важном для меня и еще для одного близкого вам человека.

— Что же случилось? К чему такая официальность?

— Михаил Андреевич, я люблю вашу дочь Наталью Михайловну и прошу ее руки.

Тевяшов отложил трубку на столик, встал с дивана и, семеня, подошел к Рылееву.

— Голубчик, Кондратий Федорович, да вы садитесь в кресла. Тут дело, прямо сказать, важное, с кондачка не решаемое. Садитесь, садитесь. Трубку желаете? Грицко, трубку Кондратию Федоровичу!

Тевяшов снова взялся за свою трубку, по комнате поплыли клубы дыма.

— Кондратий Федорович, благодарю за честь, оказанную моей дочери. Я бы не желал для нее лучшего мужа, нежели вы. Но ваше сегодняшнее предложение меня, прямо сказать, огорошило. Она ведь еще так молода, мы с Матреной Михайловной и не задумывали о ее замужестве…

— Но выходят и моложе. Когда Матрена Михайловна на вас вышла, ей было меньше лет, чем сейчас Наталье Михайловне. Она сама не раз об этом говорила.

— И то правда. Но зато я тогда был постарше вас годами и отставку уже получил, в имении хозяйничал. А вам еще служить и служить… Да и положение

ваше… неопределенное. Когда еще взвод получите…

— Я все обдумал. Я выйду в отставку, у нас есть имение, я поставлю его на рациональную основу.

— Когда-то это еще будет! Ну куда вам спешить в этот хомут лезть? Я о женитьбе говорю. Нет, нет, не советую…

Рылеев встал с кресел. Михаил Андреевич тоже поднялся, полагая, что разговор окончен к обоюдному удовлетворению.

— Я люблю Наталью Михайловну, — заговорил снова Рылеев медленно и глухо, — и решил, что не выйду из этой комнаты, если не получу вашего согласия на брак.

— Что вы этим хотите сказать?

— Что я не выйду отсюда живой.

Рылеев побледнел и достал из кармана пистолет.

— Что вы, что вы, Кондратий Федорович! — Тевяшов схватил Рылеева за руку. — Что вы надумали? Уберите скорее, уберите! — Почти плачущим голосом он быстро продолжал: — Да подумали ли вы о том, что если бы я и согласился на ваш брак, то не могу же я принудить к тому дочь…

В этот самый момент раскрылась дверь, и в комнату вбежала Наташа.

— Папенька, отдайте за Кондратия Федоровича или в монастырь! — она разрыдалась, бросилась на шею отцу, с ней случилась истерика и обморок.

— Эй, кто там! Девки! Матрена! — в испуге кричал Михаил Андреевич.

Наташа между тем пришла в себя. Открыв глаза, она посмотрела на отца, в смущенье закраснелась и отвернулась. Вся ее решительность и смелость пропали.

— Да у вас, я вижу, прямо сказать, все сговорено, — сказал Михаил Андреевич и вздохнул. — Ну что ж… Гляди-ка, Матрена Михайловна, экая оказия вышла… — обратился он к вошедшей жене. — Благословить придется… Но окончательное мое решение, Кондратий Федорович, и согласие на свадьбу последует не ранее того, как вы получите благословение вашей матушки и определится ваше положение.

«Господи, зачем столько препятствий? Как они все не могут понять, что единственное счастье для нас с Наташей быть вместе? А остальные соображения — пустяк, ерунда», — думал Рылеев, возвращаясь домой.

Матушка сначала не соглашалась на женитьбу, выставляя причиной, что он беден, чин невелик, что им с женой не на что будет жить, но в конце концов написала, что нужно: «Милый Кондраша! Если так сильна любовь твоя к Наталье Тевяшовой, даю свое согласие на брак с ней, ибо несчастие твое непереносимо материнскому сердцу… А уж как рада была бы видеть тебя, как занялся бы ты поправлением имения нашего…»

13

Поскольку Рылеев был уверен, что матушка не устоит перед его просьбами и в конце концов согласится и на женитьбу и на отставку, он, не дожидаясь ее формального согласия, подал рапорт об отставке. И пока шла переписка с Настасьей Матвеевной, его рапорт совершал обычный путь казенных бумаг по канцелярским инстанциям. Вопрос об отставке решали в Петербурге, в военном министерстве, и поэтому Рылеев не мог знать, в какой инстанции находится его рапорт и когда ждать ответа; опытные люди говорили, что может решиться быстро, а может и затянуться на долгие месяцы, тут уж остается только ждать.