Звезда Пандоры

Гамильтон Питер Ф.

В нескольких метрах за дверью их ожидал райель. Паула, остановившись перед ним, слегка поклонилась:

— Здравствуй, Кватукс. Спасибо, что согласился с нами встретиться.

Голова райеля приподнялась, демонстрируя влажные морщинистые складки бледной кожи, образующие ротовое отверстие. Несколько складок подтянулись вверх, и за ними показалась глубокая глотка, носовые каналы и даже острые коричневые клыки.

— Паула. — Его голос прошелестел мягким шепотом, сопровождавшимся шорохом воздуха расслабленных мышц. —

Ты принесла?

— Да.

Она открыла сумочку и вытащила цилиндр с кристаллом памяти величиной с кулак.

При виде его по телу райеля прошла дрожь. Глаза Хоше давно привыкли к тусклому свету, и он сразу заметил неважное физическое состояние райеля. Шкура на его туловище натянулась так, что стали видны контуры пластинча­того скелета. Одно из щупалец постоянно дрожало, и райель старался держать его свернутым в кольцо, но широкий кончик все время вываливался. Все его глаза слезились и беспорядочно моргали.

— Она длинная?

— Тара Дженнифер Шахиф прожила около сотни лет. Ты справишься с та­ким объемом воспоминаний?

Одно из средних щупалец вытянулось по направлению к Пауле, и кончик замер над кристаллом.

— Да. Почти наверняка. Я смогу это сделать.

— Я говорю серьезно. — Паула хлопнула по кончику щупальца, и райель быстро отдернул его. — Я должна знать, возможно ли это. Раньше ты никогда не брал больше двадцати лет.

— Да. Да. Просто для впитывания всей информации потребуется больше времени, вот и все.

— Хорошо. Я ищу того, кто мог бы затаить зло. Того, кто появляется, а затем исчезает из ее жизни. Эти воспоминания могут быть стерты, так что поищи недостающие сегменты, где нарушается последовательность. Я хочу, чтобы ты обратил внимание как на деловые стычки, так и на личные. Возможно, это все­го лишь короткая встреча или жестокий спор. Какая-нибудь причина для недовольства, ладно?

Щупальце снова медленно выдвинулось вперед.

— Этих людей и события я для тебя найду.

— Я на это надеюсь.

Она покачала на ладони цилиндр, словно взвешивая его, всем своим видом выражая нерешительность. Затем все же подняла руку и шлепнула кристаллом в свернутый кончик щупальца. Кватукс быстро втянул конечность.

— Не затягивай надолго, — предупредила она.

— Неделя. Самое большее. Я извещу тебя. Обещаю.

Стена снова разошлась, выпуская их в коридор.

— Вот как? — воскликнул Хоше. — Мы так просто оставили ее воспоминания Кватуксу?

— Ты же слышал. Кватукс вызовет меня, когда закончит.

— Черт, я думал… — Хоше понизил голос. — Я думал, мы передадим кристалл представителям власти, в какую-то криминалистическую лабораторию. Я думал, это будет оформлено официально!

— Чего ты хотел? Чтобы мэр или президент выдали нам предписание с собственной подписью? Высокий Ангел позволил нам прилететь, и город райелей нас принял. Ничего более официального здесь быть не может.

Хоше

глубоко вздохнул. Он искренне не хотел спорить с главным следователем. Но он тоже был полицейским — возможно, не таким, как она, однако разбирался, что правильно, а что неправильно.

— Я только хотел сказать, что верховному суду Октиера понадобилось три дня, чтобы предоставить нам заверенную копию воспоминаний Шахиф из хра­нилища памяти. А если бы с просьбой обратилась не ты, а кто-то другой, мы бы и этого не получили. Разве это не доказывает огромной ценности воспомина­ний? Мы имеем дело с ее личной жизнью, всей ее жизнью. А вы запросто от­даете запись какому-то больному чужаку.

— Да, это ее жизнь. Но она доверила свою жизнь нам - и была убита.

— Убийство пока не доказано.

— Тебе пора бы знать, что в нашей профессии надо доверять собственному суждению и действовать согласно ему. Тебе надо больше верить в свои силы и способности, детектив.

Хоше нахмурился, сознавая, как вспыхнули его щеки. Остальную часть причудливо подсвеченных переходов они оба прошли в молчании.

Вскоре они дошли до лифта и обнаружили дверь открытой.

— Знаешь, они жалеют его, — сказала Паула, когда кабина начала спускать­ся по стержню купола.

— Кто?

— Другие райели. Они жалеют Кватукса. Ты ведь понял, какой он, не так ли?

— Думаю, понял.

— Это древняя раса. В них сильно развито достоинство и милосердие, а их мозг значительно более сложный, чем наш. Мы лишь на несколько поколений отстоим от своих предков — собирателей и охотников; а райели настолько вы­соко поднялись над своим прошлым по лестнице эволюции, что почти стали другой расой по сравнению с теми, кто остался позади. И потому стали уязви­мыми для некоторых вещей. Я не ищу оправданий падению Кватукса, но я по­нимаю его. Мы не слишком далеко ушли от животного мира и все еще способ­ны на чистые эмоции. И я представить себе не могу, как может существо, ни­когда не испытывавшее любви и ненависти, гнева и радости, открыть себя для этих чувств. Могу лишь догадываться, какое это для них потрясение. По край­ней мере, для большинства из них. Но наиболее слабые могут пристраститься к переживаниям. Именно это и произошло с Кватуксом; он стал наркоманом по отношению к людям. Он любит нас. И мне кажется, что во всей Вселенной нет ничего печальнее.

— Значит, он наслаждается нами?

— Нет, он становится нами. Он впитывает в себя все наши ощущения, каж­дый взгляд, каждый звук. Ты ведь слышал: через неделю он сумеет вобрать в себя сто лет ее жизни. А тогда мы сможем спросить его о чем угодно, о любом дне и часе ее жизни, и получим исчерпывающий ответ.

— Хорошо, но я не вижу в этом необходимости. Мы могли бы это сделать и без помощи райеля.

— Хоше, ты когда-нибудь просматривал чужую память?

— Нет, — признался он.