Звезда перед рассветом
Шрифт:
– Господи, да ведь я ее ненавижу!
По мягкому лицу молодого князя Бартенева, как злобные зверьки, ходили под кожей желваки.
Со стен, обтянутых шелком и расписанных рокайлями, венками и рогами изобилия, на него недоуменно поглядывали пухлые прелестницы кисти Пуссена и Буше. Хрупкая мебель вишневого дерева выглядела так, будто простояла здесь, в дворцовой зале, не меняя позиции, лет двести – с момента изготовления. Собственно, так оно и было. Брошенные где попало шарфы и перчатки, бутылка с двумя бокалами, начатая коробка сигар, жокейское кепи и другие следы обитания мужчин – как, в общем-то, и сами мужчины, – казались здесь чем-то совершенно инородным.
Бартенев с размаху, лицом вниз рухнул на укрытую леопардовой
– Сереженька, ради бога! – великий князь – высокий, красивый, но уже несколько одутловатый, нерешительно тронул Бартенева за икру, обтянутую узкими брюками – коричневыми с голубой полосой. Сережа строптиво дрыгнул ногой. – Но мне казалось, что ты с Юлией ладишь вполне… Тем более теперь, такая удача для всей вашей семьи… Дас нетте кинд (милый ребенок)! – от нахлынувших чувств Дмитрий перешел на немецкий, который считал своим родным языком (его мать была немкой, выросшей в Германии, и говорила со своими детьми по-немецки, изменив этой привычке лишь недавно, с началом войны, после недвусмысленного пожелания императора). – Знаешь, Сереженька, вот я очень хотел бы иметь сына или дочку. Такие маленькие золотоволосые херувимчики… Я бы сам наряжал их, мастерил бы им игрушки, катал на спине, изображая лошадку… И какая разница, каким образом…
– Есть разница! – поднимая покрасневшее лицо, воскликнул князь Сережа. – Есть, Дмитрий! Ты никогда не был в таком положении и не можешь понять!
– Так объясни.
– Если б я мог, хотя бы себе… Пойми, она распорядилась нашими телами, как, по преданию, Сатана распоряжается душами, попавшими в его ведомство. Это отвратительно! Эдакая бездушная и равнодушная рациональность. Словно запись в амбарной книге толстопузого купчины, захватанной жирными пальцами: Оприходовано!.. После всего этого я не мог спокойно видеть Рудольфа, говорить с ним. А ведь Руди ни в чем не виноват!
– Так ты винишь Юлию в своем разрыве с Леттером? – прищурившись, уточнил Дмитрий. – Не себя?
– Я устал винить себя и бесконечно изображать счастье и довольство для мамочки и всех наших знакомых! У меня просто больше нет сил! Когда Руди был рядом, он казался мне невероятным занудой, а в последнее время еще и раздражал своим восторженным увлечением авиацией и неуемным желанием непременно заразить меня своей страстью. Но теперь… Если Руди погибнет, я не знаю, что со мной станет…
– Где ж он теперь? – сухо осведомился великий князь. – Летает?
– Рудольф еще весной 14 года закончил летную школу под Гатчиной и получил звание пилота. В августе 14, еще до гибели Нестерова (П. Н. Нестеров (1887–1914) – русский военный летчик и конструктор, впервые в истории авиации выполнил маневр «мертвая петля» (август 1913 г.); погиб в бою, применив первый в авиационной практике таран – прим. авт.) он два раза выполнил мертвую петлю… Его опыт на фронте, по-видимому, бесценен. Сначала его направили в 21 корпусной авиаотряд, а теперь он воюет во 2 м армейском…
– Ты запоминаешь названия воинских подразделений? Потрясающе! – усмехнулся Дмитрий.
– Руди так ничего и не понял в том, что произошло. Пишет мне письма, – не обращая внимания на явственно прозвучавший в голосе великого князя сарказм, продолжал Сережа. – Хочешь, я прочту тебе?
На породистом лице Дмитрия обозначилась сложная гамма чувств: от отвращения до нетерпеливого любопытства.
– Что ж, разве ты носишь их с собой? Удивительно… Ну прочти что-нибудь, пожалуй…
«…Каждый полет – это благородное безумие. Как он летит – этот тяжелый остов, смесь ржавых рычагов и тончайших, стрекозьих перепонок из слюды, стальной нити и шлифованного металла?! Но я – я! – уподобившись Фаэтону – управляю его полетом…
Представь: летные очки, жесткая кожа перчаток на руле, пропеллер рвет в клочья ветер. Скорость превосходящая всякое разумение, такая, какой уже нет места на земле. Волны страха, тошноты, неистовой радости. Я лечу среди облаков, над облаками. Величественно и просто. Поэты всех
…Мы, люди, – демоны. Бумажные крылья, еще толком не расправленные, уже обрызганы кровью…
… Проклятые немцы разбомбили санитарный поезд, и в прошлый четверг я возглавил «Налет возмездия» – лично сбросил на вражеские укрепления шесть бомб.
… Я нынче летаю на французском биплане «Voisin», выполняю разведывательные и бомбометательные задания. Это первый в истории летательный аппарат, оснащенный пулеметом. Однако, он весьма тяжел и это усложняет ведение воздушного боя. Думаю о том, как бы приспособить для пулемета разведывательный «Фарман», который я хорошо освоил еще прежде.
…Товарищами своими премного доволен. Вплотную размышляем о создании отдельных истребительных отрядов и одновременно составляем методические обоснования для обучения молодых летчиков практике ведения воздушных боев. Думаем назвать ее с прицелом на будущее «Наставление летчику-истребителю»…»
– Премного интересно! – перебил чтение великий князь. – Особенно про крепкую летную дружбу и написание брошюры. Все вместе, рядом – и радости, и невзгоды, и жизнь, и смерть – ах, как это романтично!
Сережа, ни говоря ни слова, аккуратно сложил письмо и снова спрятал его в карман.
Дмитрий помолчал, потом кашлянул смущенно:
– Сереженька, душа моя, ну что ж ты так изводишь себя! Если уж тебе так дорог этот напыщенный дурачок-авиатор, ведь можно же наверное, организовать ему что-нибудь вроде командировки, например, в Москву, на «Дукс» (московский авиационный завод – прим. авт.). Ты тоже приедешь туда, вы объяснитесь…
– В чем?! В чем нам объясняться?!! – заорал Сережа, вскакивая с тахты и снова принимаясь бегать по залу. – Я же говорю тебе, это – тупик! Она не оставила мне выхода!
– Опять она? – удивился великий князь. – Но я не понимаю…
– Да, да, она! Из-за нее я потерял Руди навсегда! Признаюсь тебе: я хотел, чтобы он погиб! Когда он уезжал на фронт, я даже не простился с ним! Ты понимаешь: мы не поцеловали друг друга! Мне потом рассказали, что он до последнего мига стоял на перроне, курил и искал меня глазами в толпе…
– А ты не пришел?
– Я пришел и, как гимназистка, прятался за газетной тумбой… Вбирал глазами его облик, запоминал поворот головы, пальцы, держащие папиросу, изгиб тени на заплеванном перроне, любил и ненавидел одновременно. Ты можешь понять?
– Это – могу, – с сомнением в голосе согласился Дмитрий. – Не могу понять другого: при чем тут Юлия?
– Она не оставила нам выхода. Я ничего не мог, потому что… потому что отец ребенка, которого ждет моя жена – Рудольф.
– Оп-па! – не сдержавшись, воскликнул великий князь, расхохотался и сильно сжал ладони. – Вот это номер!.. Стало быть, через три месяца тебе предстоит начать воспитание маленького Леттера? А он-то сам, получается, не в курсе дела? Ай да Юленька фон Райхерт! Ловко смастрячено!.. Но объясни: кого же к кому из них ты ревнуешь? Леттера к своей жене, или жену к Леттеру? И в конце-то концов – кляйне (малыш) ведь ни в чем не виноват: ни в том, что маменька у него холодная сволочь, ни в том, что мы с тобой – педерасты…
– Дмитрий, замолчи! – закричал Сережа, зажав уши руками. – Иначе я тебя сейчас вызову…
– Членов императорской фамилии нельзя вызвать, – пожал плечами Дмитрий. – Но – молчу, молчу, молчу…
Он и впрямь замолчал – но тут же, разрушив хрупкую тишину, задребезжал телефонный аппарат. Великий князь, резко развернувшись, уставился на него негодующе – точь-в-точь как оскорбленная пастушка с картины Буше.
Глава 20,
В которой Марыся и Люша рассуждают о чувствах и борются со сплином кухарки Лукерьи