Звезда перед рассветом
Шрифт:
– Так ты, Марсель, прежде, чем война кончится, пожалуй, и в офицерский чин выйдешь? – допытывались гости.
– Это я и не тороплюсь особо, – растягивая слова, отвечал мальчик.
– Отчего же так?
– Я человек молодой, должен на войне бывалых слушать. А они нынче в офицеры не торопятся. Надобно вам знать, что есть все-таки разница между солдатом и прапорщиком в пешем строю, в бинокль она видна превосходно, так все офицеры с шашками ходят, и немцы прицельно бьют сперва их. А мне еще желательно до победы дожить, гимназию закончить, и вообще помирать рановато. Жалованье офицерское, конечно,
Дети внимали восторженно, взрослые – со сложными чувствами, Риччи не отходил от кузена и чтобы усадить мальчика за рояль, его пришлось буквально отдирать от Марселя. Просьбы гостей не оказывали на ребенка никакого действия, и повиновался он только после того, как кузен сам сказал ему, что хочет послушать – на фронте, дескать, все больше другая музыка слышна, картечь да снаряды.
Риччи сел, раскрыл ноты и заиграл Гайдна. Музыка плыла как дым над разоренной землей.
Марсель закрыл глаза, вспоминая.
Развороченный артиллерией городок на Волынщине. Жители ушли. Перерыв в боях. Никто толком не понимает: отступаем мы, наступаем или выравниваем фронт. Часть размещается в уцелевших домах. Унтер Чернецов зовет Марселя – в комнате с провалившейся крышей стоит старое фортепиано с огарками свечей в подсвечниках. Ноты лежат на полу, как мертвые птицы с распростертыми крыльями. Одинокий треугольный осколок зеркала в пустой раме на стене, остальные осыпались вниз.
– Ну! – говорит Чернецов, огромный ростовский крестьянин, который однажды в одиночку захватил в плен четверых австрияков.
В осколках зеркала дробится комната и боковым зрением видится какое-то движение.
Марселя настигает видение. Та же комната, полная негромкого жилого уюта. Горят свечи, некрасивая еврейская девушка в темном платье, чем-то похожая на кузину Луизу, неуверенно подбирает простую, но очаровательную в своей простоте мелодию. Потом кто-то вбегает, кричит на непонятном языке. Девушка испуганно вскакивает, ноты падают, большие глаза девушки влажно блестят в темноте…
Отчего-то Марсель точно знал, что сейчас девушки уже нет в живых.
Он поднимает валяющуюся в углу круглую табуретку и садится к инструменту. Пятая часть клавиш не отзывается на его прикосновение. Раненная музыка, спотыкающийся шаг. Бессмертный Реквием Моцарта по погибшей девушке.
Слезы застилают глаза, пальцы вспоминают и играют сами. Какое-то неотчетливое движение сзади. Дрожь в позвоночнике от чужого присутствия. Марсель оборачивается и видит, что комната полна солдат. Все слушают, замерев, иногда шикая друг на друга. Он играет венский вальс, потом, до хруста стиснув зубы, итальянский народный танец, потом «Яблочко», «Шар голубой» и еще что-то услышанное уже в окопах, краем уха… В семье Гвиечелли издавна передается талант к музыкальным импровизациям… Солдаты сначала притопывают, а потом пускаются в пляс, кружатся, как дети, взявшись за руки. Кто-то зажигает огарки, а потом меняет свечу. Звезды смотрят в пролом крыши. Поручик Иващенко, только что вернувшийся в часть после лечения в госпитале, стоит на пороге, поигрывая стеком и желваками на скулах. В похожей на серый мох бороде унтера Чернецова блестят капельки… пота?
Кружится,
Уже показали кукольный спектакль, попили чаю с настоящим сахаром и бисквитными пирожными (далеко не всем нынче доступная роскошь). Весело сверкают блестки костюмов, переодетая Коломбиной тетушка Катарина веселит самых маленьких. В углу, за кадкой с большой пальмой спрятался Агафон. Вытащить его оттуда невозможно даже насильно – он распяливается об стенки и кадку всеми руками, ногами, спиной и головой, как краб, о котором когда-то рассказывала Риччи и Розе покойная Камилла Гвиечелли.
Вокруг Кашпарека собрались дети постарше и кое-кто из взрослых. Марионетка все время в движении, пародирует гостей и время от времени отпускает рискованные шутки.
Потом слабым, но очень верным голоском поет итальянскую арию Роза, а Энни аккомпанирует ей. Вслед Оля танцует в белом трико и крохотной пачке. В ее гладко уложенных волосах – сверкающий хрустальный венчик, в маленьких ушах сережки-капельки. Несмотря на костюм, танец девушки отчетливо тяготеет не к императорскому балету, а к уличной ковровой акробатике. Растяжка Оли такова, что она может стоя прижать длинную ногу к уху. Дети и подростки клана восторженно повизгивают (все Гвиечелли музыкальны и художественно одарены, но неуклюжи в крупной моторике и к тому же сравнительно коротконоги). Мужчины закатывают глаза. Марионетка и Кашпарек демонстративно отворачиваются и смотрят в окно. Владимир (единственный из малолеток, кто не боится марионетки) разворачивает ее руками к импровизированной сцене и, присев, шипит кукле в ухо:
– Смотри, Кашпарек, смотри! Надо смотреть, когда красиво, и отворачиваться, когда страшно или с души воротит!
– Ты еще малый, – отвечает сверху Кашпарек. – Не понимаешь покуда. Мне нынче от красоты этой как раз страшно так, что мочи нет.
– Тогда ладно, – сразу же отходит Владимир. Его самого так часто не понимают окружающие, что его ум, несмотря на малый возраст, легко вмещает в себя идею множественности позиций.
По окончании Олиного танца Майкл Таккер аплодирует оглушительно, с почти неприличным энтузиазмом.
Когда возбуждение, вызванное едой и выступлениями, стихает, и просторные комнаты старой квартиры постепенно заволакивает светлая, как золотистая пыль, детская удовлетворенная усталость, в гостиную выходит маленькая Аморе в черных бархатных башмачках и серебристом газовом платьице. В ее светлорусых волосах – большой бант. В руках у нее – крошечная скрипка. На лице – гримаска недетской и отстраненной сосредоточенности.
– Боже, глядите, скрипачка! Именинница! Просим, просим! – с умиленно увлажнившимися глазами восклицают собравшиеся.
Аморе вскидывает инструмент к подбородку, пробует струны смычком и вдруг начинает играть с неожиданной яростной экспрессией, плотно зажмурив глаза и содрогаясь всем худеньким телом.
– Мио Дио! Аморе! Мы же договаривались… – прижав дрожащие пальцы к губам, шепчет Мария Габриэловна.
Гости слушают и смотрят в немом ошеломлении.
Кашпарек делает шаг вперед. Владимир присаживается и трогает пол ладонями, словно ловит от наборного паркета таинственные вибрации, сопровождающие игру маленькой скрипачки.