Звезда Тухачевского
Шрифт:
Говоря все это, Ворошилов устремлял свой взор в сторону Буденного и по лицу Семена Михайловича видел, что тот вполне удовлетворен словами наркома: снова этот зазнайка Тухачевский получил щелчок по носу, да еще принародно, а не в узком кругу.
Обо всем этом Сталину во всех живописных подробностях доложил Ворошилов. Он пришел в кабинет вождя с толстой папкой и первым делом ловко, словно фокусник, выхватил из нее многостраничный документ. Сталин, ненавидевший объемистые документы, брезгливо поморщился:
— Что это, Клим? Опять заставишь
— Да я и сам эту галиматью едва до половины дочитал, в сон клонит, — откровенно признался Ворошилов. — И откуда этот прожектер время находит? Строчит и строчит…
— Тухачевский? — Сталин словно выстрелил фамилией ненавистного командарма.
— Вы, Иосиф Виссарионович, как всегда, угадали, — тут же польстил Ворошилов.
— А почему до сих пор не вручил мне «Ворошиловского стрелка», если товарищ Сталин всегда попадает в «десятку»? — усмехнулся в усы Сталин.
— Готов в любую минуту, — подхватил шутку Ворошилов. — Я эти бумажки, товарищ Сталин, не к вам хотел нести. Было большущее желание по пути сплавить эту писанину в туалет, авось пригодится задницы подтирать. Но пощупал — никак не подходит для благородных целей: бумага лощеная! У меня в секретариате приказы наркома печатают на простой газетной, когда хорошая бумага кончается, а у него — хоть ассигнации печатай! И откуда берет? Не иначе, зарубежные связи использует, у него их — тьма. Оставить у вас, товарищ Сталин, или подшить в дело?
— Оставь, Клим. Человек трудился в поте лица, а ты — задницы подтирать! Посмотрю на досуге, на всякий случай. А вдруг товарищ Тухачевский еще одну Америку открыл?
— Жаль вашего драгоценного времени, товарищ Сталин. Если все, что он предлагает, претворить в жизнь — придется даже нам с вами лапти обуть. А всю легендарную конницу переработать на колбасу.
— Судя по предыдущим его запискам, он явно мечтает о «красном милитаризме», — нахмурился Сталин.
Он с наслаждением затянулся трубкой.
— А не кажется ли тебе, Клим, что так называемая позиция товарища Тухачевского очень сильно смахивает на позицию одного из столпов германского генерального штаба Людендорфа? Надеюсь, нарком обороны знаком с писаниями этого вояки?
— Как же, читал его воспоминания! Явный пособник Гитлера.
— Этого мало, — сказал Сталин, испытывая удовлетворение оттого, что может преподнести урок своему наркому, не очень-то жаждущему общения с книгами. — Советую скрупулезно изучить его «Тотальную войну». Сей фашиствующий генерал требует возвести роль полководца до степени абсолютного монарха, ни больше, ни меньше.
— Наглец высшей пробы, — поспешил заклеймить Людендорфа Ворошилов.
— По Людендорфу, полководец дает политикам предписания, которые они должны послушно исполнять, а вовсе не наоборот. Во время войны, разумеется. Вот познакомься. — Сталин взял книгу, лежавшую у него на столе, раскрыл в том месте, где была картонная закладка, и протянул Ворошилову. Тот приник к книге, стараясь
«Недопустимо, — писал Людендорф, — такое положение, когда по каким бы то ни было соображениям полководец стоял бы на втором или третьем месте из-за предполагаемого недостатка авторитета или из-за молодости… Никто не может давать ему указаний или снять с него ответственность».
— Любопытно, — покачал головой Ворошилов. — И довольно откровенно.
— А вот еще, послушай. — Теперь Сталин сам прочитал выдержку из труда Людендорфа. — «Полководец дает предписания политике, которые она должна выполнить, служа военному руководству». Выходит, какой-нибудь Тухачевский, волею судьбы зачисленный в полководцы, будет давать нам с тобой предписания, которые мы будем повторять, стоя по стойке «смирно», вытянув руки по швам, и которые мы будем обязаны незамедлительно выполнить.
— А он ху-ху не хо-хо? — Ярость распирала Ворошилова, будто Тухачевский и впрямь уже поставил и его и даже Сталина по стойке «смирно».
— Не горячись, Клим. — Сталин был совершенно спокоен. — Подумай лучше, что же получится в итоге? А получится то, что если нельзя вести тотальную войну, не распоряжаясь экономикой страны, то полководец должен руководить и хозяйством государства.
— Но это же прямой путь к военной диктатуре!
— Вот именно, — согласился Сталин. — Все сводится к военной диктатуре, к полному торжеству военщины. И это именуется гордыми традициями германского генерального штаба. Вот уж поистине эти генералы, как Бурбоны во Франции, ничего не забыли и ничему не научились. Но Бог с ним, германским Людендорфом. У нас, кажется, намечается свой, доморощенный Людендорф.
— Как всегда, я поражаюсь твоей прозорливости, Коба, — почти растроганно произнес Ворошилов, понимая, что речь идет о Тухачевском.
— Меня окружают сплошные льстецы, — без раздражения, а как бы констатируя факт, задумчиво произнес Сталин. — Вот и ты спешишь записаться в их число, Клим. А не лучше ли было бы для нашего общего дела, в данном случае для военного дела, если бы необходимой прозорливостью обладал и нарком обороны, и его ближайшие подчиненные?
— Для этого надо иметь голову товарища Сталина, — ввернул Ворошилов.
— Не надо иметь голову товарища Сталина, — возразил вождь. — Просто надо, как минимум, иметь умную голову. Не способны предвидеть — проявляйте хотя бы обостренную политическую бдительность. Иначе нами скоро будет управлять полководец Тухачевский, ставший военным диктатором. Нет, Клим, не управлять — диктатор Тухачевский будет нас просто вешать на фонарных столбах.
Ворошилов, слушая эти слова, зябко поежился.
— А мы заставим его рылом хрен копать, — мрачно пообещал он.
— Опять ты горячишься, Клим? Все еще не остыл от атак на фронтах гражданской войны? Я высказал пока что лишь предположение, а ты уже перешел на полевой галоп.