Звезда Тухачевского
Шрифт:
«Всероссийское Временное правительство распалось. Совет министров принял всю полноту власти и передал ее мне, адмиралу Александру Колчаку.
Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной власти, объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности.
Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевиками и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать свой образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру.
Призываю вас,
Верховный правитель адмирал Колчак».
Подписывая это воззвание, Колчак, естественно, не мог и предположить, что вскоре его любимец, чешский генерал Гайда, заканчивая свою непутевую и блестящую карьеру, бросит ему прямо в лицо:
— Да, ваше высокопревосходительство, уметь управлять кораблем — это еще не значит уметь управлять всей Россией.
Казалось, цель достигнута: Колчак оказался на вершине власти. Но радости в душе не было, тоска глодала его, хватала за горло. Он стал еще угрюмее, раздражительнее, то и дело впадал в состояние крайнего нервного напряжения. Речь его порой становилась прерывистой, он проглатывал окончания слов, обрывал, не закончив, фразы, надолго умолкал, наглухо закрыв глаза тяжелыми веками.
Было отчего отчаиваться: Нокс с возмущением рассказывал ему, как русские войска новых формирований, обученные английскими инструкторами, одетые в прекрасные английские мундиры, которые им доставляли прямиком из Манчестера и на которых еще не успели сменить пуговицы, как только высаживались из эшелона и попадали под пулеметный огонь противника, тут же показывали спину и сдавались в плен красным.
Особо досаждал французский генерал Жанен, главнокомандующий союзных войск. Нагловатый и амбициозный, он все время норовил вмешаться в планы русского командования, чтобы подвергнуть их ядовитой критике, и любое поражение на фронте стремился объяснить лишь тем, что не прислушались к его советам. Когда Колчаку докладывали о том, что Жанен сует свой нос куда надо и не надо, адмирал свирепел:
— Армия испытывает ко мне доверие, но она потеряет его, если только будет отдана в руки союзников. Мы создавали армию и бросали ее в бой, обходясь без помощи англичан и французов. Чем же объяснить теперь их требования, их вмешательство? Я нуждаюсь только в сапогах, теплой одежде, военных припасах и амуниции. Если союзники в этом нам откажут или же не выполнят своих широковещательных обещаний, то пусть совершенно оставят нас в покое. Мы сами сумеем достать то, в чем нуждаемся, отобьем у неприятеля. Союзники никак не поймут, что война, которую мы ведем, — не обычная, это война гражданская. Иностранцы не в состоянии руководить ею. Для того чтобы после победы обеспечить прочность правительству, командование должно оставаться русским в течение всей борьбы.
Выслушивая подобные тирады, управляющий делами Совета министров Гинс, юркий, всезнающий и вездесущий человек, тут же подливал масла в огонь:
— Жанен спит и видит во сне, как он въедет в Москву впереди русской армии. И заявляет без всякого зазрения совести, что, если бы не французы, белая армия уже давно была бы разгромлена.
— Убереги нас Бог от таких друзей, а с врагами мы и сами справимся. — Раздражение прямо-таки вырывалось из уст Колчака.
— Александр Васильевич, — не унимался Гинс, — Жанен позволяет себе издеваться над совещаниями, которые вы проводите. Не далее как вчера он изволил заявить, что совещание в его глазах — лучший способ провалить дело и что Колчак обожает всяческие совещания.
— Этот Жанен слишком возомнил о себе. — Колчак
— Что поделать, Александр Васильевич? — притворно вздыхал Гинс. — Под этого Жанена Франция обещает нам большой кредит на дальнейшее укрепление армии.
— Меня ни за франки, ни за фунты стерлингов, ни за доллары не купить! — почти взвизгнул Колчак и тут же остыл, понимая, что как ни храбрись, а без денег союзников не обойтись. — Передайте этому Жанену, что я хотел бы его видеть, — поразмыслив, добавил он. — Больше всего я прошу Всевышнего, чтобы он избавил меня от двуличных союзников и чересчур осторожных друзей.
Однако прибывшему по его приглашению Жанену он говорил совсем другое.
— Мне хотелось, господин Жанен, повидать вас, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение и еще раз поблагодарить за помощь и поддержку, оказанную мне лично в мрачные ноябрьские и декабрьские дни. Как вы находите положение наших войск?
— Я согласен с мнением моего коллеги Уорда, — воспринимая благодарность Колчака как нечто само собой разумеющееся, сказал Жанен. — Он очень точно отозвался о русском характере. С русскими многое можно сделать, используя ласку и убеждение, но если это не удается, тогда большая дубинка Петра Великого, применяемая в меру, — единственное верное средство обеспечить повиновение приказаниям.
— Да, Уорд — мудрый человек, — назло Жанену воздал похвалу англичанину Колчак. — Что же касается дубинки, то за таковой дело не станет. И не только за дубинкой, но если того потребуют обстоятельства, то и за виселицей. Однако вы же не станете отрицать, генерал, что патриотизм офицеров и солдат на фронте, как и средневековое рыцарство казаков, — это единственное, что позволяет надеяться на возрождение России и не требует нагайки. Полагаю, что командовать такими людьми — высокая честь. И вы можете гордиться такой честью.
«Кажется, этот мрачный адмирал готов свалить на меня все свои поражения», — промелькнуло в мыслях Жанена, и он, понимая, что собирается ударить адмирала ниже пояса, тем не менее выпалил:
— Адмирал, я считаю опасным для французского престижа брать непосредственное командование над таким червивым организмом!
— Червивым?! — взвился Колчак, судорожно вцепившись в подлокотники старого кресла. — Может быть, вы и не подозреваете, что подобные слова звучат как неслыханное оскорбление русской армии?
— Ничуть, — нагловато осклабился Жанен. — Я отношу себя к реалистам и не склонен питаться иллюзиями. Только что я получил сообщение, что солдаты одного из омских батальонов отказались идти на фронт. А вот свежий номер «Правительственного вестника», вероятно, вы, адмирал, уже ознакомились с ним. Газета свидетельствует о том, что дела на фронте оставляют желать много лучшего. Правда, тут есть и традиционно страусиные фразы, вроде того что «наши войска оставили населенный пункт такой-то с целью выравнивания линии фронта и подтягивания тылов и резервов», но разве это спасает? Если так дело пойдет и дальше — нечего будет выравнивать! — Жанен, ворвавшийся вихрем в кабинет, был словно наэлектризован. На нем был легко облегающий фигуру френч защитного цвета с большими накладными карманами. Большая голова плохо гармонировала с тонким туловищем и длинной шеей, на которой беспокойно двигался выступавший вперед кадык. В черных, затейливо уложенных волосах пробивалась седина. Большие уши были нагло оттопырены. Глаза, горевшие лихорадочным блеском, смотрели на Колчака настороженно и в то же время слегка иронично.