Звезда
Шрифт:
– А у меня и полставки технички будет.
Я взвыл.
– Только попробуй, и я вообще тебя не знаю. Школу брошу! Разговаривать с тобой не буду!
– Да пожалуйста, – вскинулась мать. – Ишь какой чистоплюй вырос! Ты не знаешь цену деньгам и труду, а туда же. Как ты думаешь, куда я могу ещё пойти, не имея ни опыта, ни специальности? Ира, Ирина Борисовна, мне величайшее одолжение сделала, что вошла в наше положение и взяла меня к себе.
– Я сказал, пойдёшь в нашу школу хоть техничкой, хоть гардеробщицей – и я тебя не знаю.
Мать ещё
Ну и я, само собой, – жалкий, ничтожный обыватель с раздутым на пустом месте апломбом. И раз я стыжусь своей матери, то она и подавно не желает меня знать.
Я отчаянно надеялся, что она передумает или же у неё что-нибудь не срастётся, но с понедельника она вышла на работу. Причём умчалась почти на час раньше меня.
Я подошёл с курткой к окну раздевалки. И ведь знал же, а всё равно в первый миг остолбенел, когда увидел её в тёмно-синем халате, какой носят технички. Чуть не поперхнулся, но молча сунул ей куртку.
С того дня мы больше с ней не разговаривали ни дома, ни тем более в школе. Иногда случалось проходить мимо неё, когда она со шваброй и ведром шла по коридору, и мы оба делали вид, что незнакомы. Даже один на один. Не говоря уж о том, когда со мной была компания. Но и дома стали совсем как чужие. Мы даже питались порознь. Я жарил себе яичницу, варил пельмени – покупала, правда, она – и всё мечтал, когда наконец закончу школу и уйду из дома. Не из дома, а от неё.
21
Это случилось сразу после майских праздников. Никто из наших не догадывался, что новая гардеробщица – моя мать. Нет, Чибис и Дубинина, само собой, это знали. Но помалкивали, да и кто с ними общается?
В тот день мы решили сбежать с информатики. Без всякой причины, просто захотели прошвырнуться по набережной. Если честно, я-то не сильно рвался гулять, но ковыряться в алгоритмах тем более не жаждал.
Ну а то, что мать увидела бы, как я прогуливаю, меня теперь не только не останавливало, а, наоборот, подогревало. Последний месяц я внаглую сбегал то с одного урока, то с другого. То заявлялся через полчаса после звонка. Стиснув челюсти, она принимала или выдавала одежду, но ни слова не говорила. Мы же друг с другом не разговариваем.
Первым к окошку раздевалки сунулся Сачков, сразу со стопкой номеров. Мать увидела меня, оглядела всех и вдруг высказалась:
– А вот не дам. Нечего с уроков сбегать.
– Не имеете права! – возмутилась Голубевская.
– Я вот сейчас позову Ирину Борисовну, и обсудим мои права и ваши обязанности.
– Ты чё, тётка? Берега попутала? А ну быстро выдала нам одежду! – крикнул Сачков.
Мальцев подтолкнул Яковлева, и тот добавил:
– Одна уже тут выступила. Теперь дома сидит. Тоже хочешь?
– Идите на урок, бесстыжие, – тихо сказала мать. На меня даже не посмотрела. И закрыла окошко.
– Ещё нам всякая поломойка указывать
– Сейчас сама пойдёшь отсюда, коза! – влез Яковлев и смачно плюнул на стекло. – Вот сука! Ты…
Он не договорил, потому что я всадил ему апперкот в челюсть. И вдогонку – мощный тычок в кадык. Рухнул как подкошенный, распахнул рот и закашлялся, корчась на полу.
– Это тебе за козу, – рявкнул я. – А это – за суку.
И от души врезал ему в пах ногой. Яковлев взвыл на всю школу.
– Отпусти его, ненормальный! – закричала Голубевская.
Ко мне подбежали Сачков и Мальцев – поначалу-то они остолбенели, теперь же пытались схватить за руки.
– Решетников, ты чего творишь? Ты с ума сошёл?
– На хрен пошли! – я оттолкнул их, и снова ринулся к Яковлеву: – Вставай, урод! Извиняйся сейчас же перед моей матерью!
Я поднял его за шкирку и подтащил к окошку. Разбитыми губами он чуть слышно пролепетал извинения.
– А теперь вытирай за собой. Рукой вытирай, а то сейчас твоей мордой вытру! Вот так.
Мать всё это время стояла сама не своя. Потом прибежала Ирина Борисовна. Её кабинет – первый по коридору от гардероба.
– Так! Что здесь происходит? Одиннадцатый «А», в чём дело?
– Решетников избил Яковлева, – не моргнув глазом, слил меня Мальцев.
– А следующий ты на очереди, – крикнул я ему всё ещё в запале.
– Олег! – воскликнула Ирина Борисовна. – Тебе мало было неприятностей с Сорокиным? И так с трудом удалось замять дело! Ты хоть понимаешь, что второй раз с тебя совсем другой спрос будет? Ты пойдёшь уже как рецидивист и так легко не отвертишься. Да и вообще, что ты творишь? Создаётся впечатление, что ты…
– Ирина Борисовна, – подала голос мать, – Олег, конечно, не сдержался, но он просто заступился за меня. – И передала всё слово в слово.
– Ах, ну конечно, мамаша что угодно скажет, чтобы выгородить сынка, – влезла Голубевская. – Не было ничего такого. Врёт она.
– Ну ты и тварь, – прошептал я.
– На себя посмотри, – прошипела Голубевская в ответ. – Какая ты звезда? Ничтожество. Сын поломойки.
– Ну и дальше что? Заглохла? Пошла отсюда.
– Олег! – одёрнула меня завуч. – Никто никуда не уйдёт. И вы не беспокойтесь, никто на вас напраслину возводить не будет. С нового года у нас тут установлена камера, так что мы сейчас всё посмотрим. Пойдёмте со мной.
Все уныло поплелись за ней. Я – в самом хвосте. Голубевская на полпути остановилась и обернулась ко мне. Весь её запал уже иссяк.
– Даже не думай, что после всего я ещё буду с тобой встречаться, – процедила она.
– Да я только счастлив, – засмеялся я. – Меня от тебя уже тошнило.
– Ну так беги к своей Дубине! Идеальная парочка получится – хромой сын поломойки и убогая.
– Этой убогой ты и в подмётки не годишься.
– Конечно, – самодовольно усмехнулась она.
Ни за что бы ей этого не сказал, если бы не эта самовлюблённая улыбочка, которую так захотелось стереть с её лица.