Звездная пыль
Шрифт:
— То есть вы хотите сказать, что вам больше не нужна моя поддержка?
Поддержка… с одной из них меня пару дней назад сбросили с такой силой, что переломали кости. Но если так же поступит Вит, я переломаюсь вся — каждой костью. Выживу ли?
— Мне нужна ваша поддержка, господин Астафьев, но не из-за личных отношений, а потому что я этого заслуживаю. И мне жаль, если вас оскорбляет неосведомленность по поводу моей травмы, но я никак не ожидала такого пристального внимания к своей персоне.
— Пожалуй, это справедливо, но и я не ожидал, что приду в зал полюбоваться выступлением нового премьера и обнаружу на сцене трясущегося от страха паренька и незнакомую девицу, которая едва тянет свою партию. Было
— Простите, — опешила я. — Маргарита танцует во втором составе с сентября. Вы не видели ее ни разу?
Повисла неловкая пауза, и внезапно я поняла, что нечаянно раскусила Вита: он приходил только на мои выступления, второй состав его не интересовал. В этот миг в моей душе начали борьбу ревность и радость. Даже если он не видел Маргариту, то теперь увидел и заметил, пусть и посчитал небезупречной исполнительницей. И это при том, что Марго была достаточно хороша собой, чтобы носить это как визитную карточку. Да что там, иногда мне казалось, что она пыталась скопировать мои манеры. Практически во всем, за исключением, разве что, подлости. Впрочем, это в балете не зазорно, пока ты не травмируешь приму. Интересно, заметил ли Вит это сходство между мной и Маргаритой?
— Я буду в форме через неделю, — поспешила я сказать, не став акцентировать внимание спонсора на его очевидной промашке.
— Я хочу увидеть вашу медкарту, — огорошил меня, в свою очередь, спонсор.
Впрочем, чего-то подобного я ожидала, разве что надеялась на менее прямые методы дознания.
— В карте записей нет. Мне не нужны вопросы от журналистов, учитывая нынешнюю ситуацию с балеринами в прессе. Сами понимаете, к нам сейчас… многовато внимания.
В этом месте я прислушивалась очень старательно, поскольку хотела услышать хоть оценку… ну хоть что-нибудь! Но кроме молчания ничего не дождалась.
— Это легкое растяжение, господин Астафьев, ничего серьезного. Несколько дней покоя, потом — уменьшенные физически нагрузки. Пустяки. Просто если в газеты просочится информация о моем состоянии, на мое место будут метить все, кому не лень. А я бы не хотела отвоевывать его вместо того, чтобы пытаться залечить травму.
— Уверен, что так и есть, и вы нервно оправдываетесь после легкого прессинга именно поэтому, — хмыкнул в трубку Вит. А я закусила губу. — Приду и полюбуюсь вашим выступлением, как только вы выздоровеете, а пока займусь поисками приличного премьера. Кстати, сообщите, когда будете готовы показать мне балет. Я хочу, чтобы зрелище было… достойным. Иначе я могу заинтересоваться вашей несценической жизнью. Выздоравливайте, Наташа.
Отложив телефон, я взглянула на свои руки и поняла, что они дрожат. Выходит, Вит полностью на моей стороне, но только пока я танцую. Увы, я больше не могу это делать без препаратов и риска оказаться к концу сезона в инвалидном кресле.
Но спонсору ни в коем случае нельзя знать.
Я никогда не думала, что мой мир может настолько измениться в одночасье. Незыблемое вдруг обратилось прахом. Выполнять привычные вещи стало невыносимо сложно, а недавние планы по изменению жизни к лучшему стали казаться насмешкой. Но я вошла в раздевалку с гордо поднятой головой, дабы доказать всем, что я в полном порядке, хотя еще утром снимала масками красноту вокруг глаз.
В отличие от обалдевших коллег, Адам очень обрадовался моему возвращению. Он провел со мной много времени, расспрашивая о самочувствии, а потом разработал план реабилитации. Неделю мне было позволено танцевать не в полную силу. Это было пыткой. Мне приходилось делать перерывы и не по одному разу за день отсиживаться в туалете. Признаться, я с ужасом предвкушала день,
Балетмейстер понимал, что дела у меня неважно, а потому на выступлении пришлось настаивать. Мне требовалось попробовать силы перед тем, как звать в зал Вита. С доказательствами своего чудесного исцеления следовало спешить, ведь если верить врачам — дальше перелом начнет расходиться, и боль усилится. Но это знала я, а остальные думали, что дело в соперничестве с Маргаритой, крутили пальцем у виска и шептались, почти не понижая голос. Мне было плевать. Я вздрагивала от ужаса, представляя, что ждет меня впереди, и не обращала ни на кого внимания. С собой бы совладать.
Я всегда боялась боли. Наверное, это по большей части врожденное, но, кроме того, после смерти отца я часто задавалась вопросом: сколько времени он умирал? Насколько ему было больно? Что человек испытывает, когда его тело насквозь прошивает стеклянным шипом? Я думала об этом так много и часто, что однажды боль стала не фобией, но слабостью. Я знала, что профессия балерины сама по себе пытка, что однажды я получу травму и повезет, если излечусь, но все же не была готова к полной апатии и нежеланию подниматься с кровати. Каждое утро я таращилась в потолок, не желая откидывать одеяло и возвращаться в реальность, которая состояла из мазей и таблеток, страха, сжатых до скрипа зубов и попыток хорошо при этом выглядеть — не тщеславия ради, а из страха, что догадаются.
Вит появился в театре спустя неделю после начала выступлений, когда Адама все еще «беспокоил» небольшой отек на моей ноге и не восстановившаяся выносливость. Каламбур, но приход спонсора явился переломным моментом во времена моего перелома. Последнее, что я отчетливо помню из того дня — как выходила на сцену. А затем, видно, боль стала настолько чудовищной, что мозг отказался сохранять воспоминания. Я чуть не плакала, вымучивая улыбки, и явно пугала этим совсем юного партнера. Астафьев не ошибся: мальчишка не был готов лидировать.
Едва вспыхнул свет перед поклоном, как я уставилась в сторону спонсорской ложи. До дрожи боялась, что Вит не пришел и мне придется танцевать для него снова, не позволяя себе поблажек. Но на этот раз фортуна была на моей стороне: мой мучитель сидел, опираясь обеими ладонями о бортик, и смотрел прямо на меня. Странно, что этот напряженный взгляд не почувствовался мною раньше.
После выступления я снова сидела в запертой кабинке туалета, пытаясь собраться с силами и не плакать. И все больше спрашивала себя, стоит ли моя никчемная жизнь таких мучений? Приходилось признать: я больше не могу танцевать. Под конец выступления я готова была растянуться на сцене и орать в голос, посылая все и вся к черту. Перед залом, перед Витом. Мечтала позвонить врачу, умолять забрать меня, сделать так, чтобы все попросту закончилось. Нога распухала, пуанты давили все сильнее. Удержала меня от необдуманных поступков только одна мысль: что я без балета? Дочь отвратительных родителей, внучка людей, которые не желали меня знать, и обманутая подружка, из гордости продемонстрировавшая всему свету голую задницу. К слову, пусть от этой самой задницы толку чуть, без балета и ее не останется. Превращусь в одну из тех дамочек, которые ходят летом по улицам в тонких обтягивающих штанах и даже не догадываются, как выглядят сзади.
Я сомневалась, что смогу не выдать хромоту, а потому собиралась сидеть в кабинке до тех пор, пока театр не опустеет. А потом я пойду домой и решу, что делать дальше. На календаре всего пятнадцатое апреля, до конца сезона полтора месяца, и я не смогу их вытянуть. Десять дней репетиций, два балета на сцене, и я сломалась. А мечтала-то, мечтала. Сплошная пустая бравада. Маргарита рассчитала очень правильно: она освободила себе место, лишив меня возможности танцевать. Спасибо еще не машиной переехала!