Звездные войны товарища Сталина. Орбита «сталинских соколов»
Шрифт:
– Очевидно? – Федосей пожал плечами. – К счастью, не для всего мира… Стихи-то еще дореволюционные. Бог знает когда сочиненные. Хотя на Западе это еще и возможно…
Он улыбнулся легкомысленно.
– Но это и к лучшему. Привезем с Луны золото и скупим у буржуев всю Европу и обе Америки!
Немец промолчал, но как-то демонстративно, а потом все же сказал:
– Золото, молодые люди, это новые заводы, фабрики, машины…
Дёготь стал серьёзным, убрал улыбку.
– А вы
Глядя на портрет Сталина, профессор отозвался.
– Я тоже так думаю. Есть смысл… Поэтому мне кажется, что Луна и есть наше ближайшее будущее.
– Это как?
– Один неглупый человек когда-то сказал: «Внимательно смотри на видимое и увидишь невидимое».
– Путаник вы, Ульрих Федорович. Какое видимое? Какое невидимое?
Немец постучал по газете.
– Вот это видимое. А невидимое очень скоро станет видимым. Запомните мои слова. Вскоре мы получим команду готовить корабль к полету на Луну.
– Ну и полетим.
Федосей посмотрел на Дёгтя. Тот кивнул.
– Слетаем, конечно. Тут же вроде недалеко? И все время по прямой?
Немец усмехнулся.
– Ну, в общем-то, недалеко. По масштабам Вселенной совсем рядом. Только ведь локоть еще ближе.
– У нас проблемы? – уже серьёзно спросил Федосей. – Какие у нас могут быть проблемы? Корабль есть. Люди тоже…
– Корабль есть, а двигателя пока нет. А не будет нового двигателя – не будет и Луны.
В профессорском голосе слышалось недовольство. Поводов для этого хватало. С новым двигателем не ладилось, как ни старались.
Как ни торопились люди, а к Октябрьским не успевали. Хоть и в три смены работали – все одно не успевали. Не складывалось.
Обидно, конечно, было, что не все шло, как задумывалось, но не особенно. Профессор поначалу и вовсе спокойно к этому отнесся. В ответ на просьбу парторга пусковой площадки постараться как-то успеть к годовщине Великого Октября он вежливо, но непреклонно ответил.
– Я, товарищ Андреев, привык работать на совесть, обстоятельно и в понуканьях не нуждаюсь.
Это он еще в хорошем настроении был. А случись у него меланхолия – не сдержался, наговорил бы дерзостей. Хороший человек, а не понимает еще, что парторг-то все это из самых лучших побуждений говорит.
Хотя, честно говоря, прав профессор. Новый двигатель требовал доводки.
Сопротивлялась природа, зубы показывала. То одно всплывало, то другое… Устраняли, конечно, чинили, ремонтировали и таскали его раз в три дня на стендовые испытания.
Новый двигатель приходилось выкатывать к стенду всей бригадой – тяжелый оказался, зараза. Зато и силушки в таком против прежнего – вчетверо! Можно было бы радоваться, только радость оказалась
Глядя на помрачневшего профессора, Федосей припомнил утренние испытания.
…Из окопчика как раз видно было третью модель профессорского детища. На черной-черной, спекшейся земле, упершись головой в бетонный куб, стоял прибор новой конструкции. От него, пригибаясь, как солдат под обстрелом, бежал к окопчику профессор. Мог бы и не торопиться – все равно без него не начали бы, но видно, и самому хотелось поскорее узнать, что получилось в этот раз.
– Давай!
Веселый голос у профессора, азартный. Оно и понятно – борьба с природой вещь веселая.
Он крутанул рукоять машинки. Электрический ток побежал по проводам к двигателю, и мощный гул заставил степь вздрогнуть. Дёготь машинально затянул ремешок шлемофона. Если б не прокладки, уже давно бы оглохли все. Парторг, сидя рядом, зажимал руками кожаные наушники. На нового человека это действовало.
Профессор привстал, глядя на свое детище с надеждой. Как и в прошлые разы.
Над двигателем задрожал воздух, и вытянувшийся в линию лепесток фиолетового пламени испарил воду, оставшуюся от прошлого пожара. Краем глаза Федосей заметил, как Ульрих Федорович беззвучно открывает рот. И в прошлый и позапрошлый раз все было точно так же. Федосей и сам начал считать.
– Один, два, три, четыре…
На восьмом счете рев изменился.
Это был сигнал к тому, что «этот» раз становился «прошлым» разом. Наученные горьким опытом, они попадали друг на друга, на дно окопчика.
Двести метров – это не так уж и много. Там, где стоял двигатель, зачмокало, словно лопались большие пузыри, рев перешел в визг. Земля задрожала, и с бруствера змейками поползли песчаные струйки. Парторг попытался выскочить, тушить – народное же добро горело, но Дёготь прижал его к земле, неслышно разевая рот. Парторга в коллективе любили, и лишним его тут никто не считал. Над окопом уже летели куски железа и камней. Потом грохнуло так, что всех отбросило к противоположной стене, а потом шум утих. Теперь это был не механический рёв, а просто гул пламени, в котором что-то шипело и лопалось. Содрав шлемофон, товарищ Андреев спросил неизвестно кого.
– Опять?
Смотрел он на остатки двигателя. Третьего двигателя.
– Опять, – согласился профессор. – Третий раз…
– Да. Третий.
– Может быть, тут саботаж? – шепотом сказал парторг. – Враги народа? Диверсанты?
Профессор отрицательно покачал головой.
– К сожалению, нет.
– К сожалению? – Парторга покоробило. Он даже подобрался весь, готовый дать оценку профессорскому политическому легкомыслию.