Звёздный цвет
Шрифт:
Кадеты ушли к северу, бросив испорченную пушку. В трехэтажном помещичьем замке на ночь расположился полк.
Хоть и короткий был бой, а потрепали кадеты порядком.
Сложили в сарае аккуратно, рядком, семнадцать убитых, а раненых разместили в большом зале, и возился с ними Преображенский испуганный фельдшер, с тряской козлиной бородкой.
Занял Гулявин кабинет помещичий, растянулся с удовольствием в глубоком кожаном кресле у горящего камина.
Топили камин за полчаса до боя
И, сидя за письменным столом, уплетали с аппетитом Гулявин и Строев генеральский ужин — цыплят под лимонным соусом и пили красное вино из фальцфейновских подвалов.
Сунулась было в двери Лелька, но послал ее Гулявин по матери.
— Твоего здесь нет! Не лазь без доклада!
В бою взяли трех кадетов живьем, и приказал Строев запереть их до утра в чердачном чулане.
После ужина так и заснули Гулявин и Строев в кабинете на мягких диванах, в тепле.
И перед сном спросил еще раз Гулявин:
— Ну, Михайло?.. Совсем сменил гнев на милость? Не злишься?
И совсем сонным голосом пробурлил Строев:
— Сказал раз… Спокойной ночи!
Под утро уже, точно сорвала с дивана Василия огромная рука.
Вскочил сразу на ноги и услышал: крик… удар… потом несколько криков и захлопавшие наверху глухие выстрелы.
Бросился к револьверу и, неодетый, к дверям, но в дверях столкнулся с матросом.
— Гулявин!.. Несчастье!..
— Что такое? Чего там стрельба? Очумели?
— Товарища Строева убили!
— Что?.. Кто… Как?
— Лелька… на чердаке!
Но уж не слышал Гулявин и несся через три ступеньки на чердак.
В чердачном коридоре, в темноте, стояли густо матросы, а вдалеке, в каморке пленных кадетов, мерцал огонь.
Расшвырял Василий всех, как котят, и к дверям каморки. И сразу все понял.
На скамейке, связанный, лежит один из пленных кадетов в одной рубашке, и рубашка вся в крови. Два других в страхе в угол забились, а на пыльном полу, ногами к выходу, Строев, и вместо головы каша серых и розовых лохмотьев, спутанных с волосами.
У скамейки атаманша с револьвером и еще пятеро молодцов из ее отряда.
Ночью проснулся Строев от странных звуков и пошел проверить, что с пленными делается. Подошел к дверям каморки, а у дверей часовой-матрос, а из-за двери вопли дикие.
— В чем дело?
На матросе лица нет.
— Товарищ Строев! Что же это! Спьяна Гулявин, что ли? Пристрелить — так сразу, а зачем мучить?
— Как мучить?
— Лелька их там пытает… гвоздями по гулявинскому приказу.
Распахнул Строев дверь.
Атаманша сидит на скамейке на пленном верхом, отрядник
Строев шагнул внутрь, побелел.
— Кто вам позволил? Вон отсюда!
Повернулась атаманша, зубы оскалила.
— А ты что за указчик?
— Убирайтесь сейчас же вон, — и вынул револьвер.
А Лелька в него из нагана хлоп, в упор, в голову. Матрос-часовой в атаманшу из винтовки, промазал, и его тут же пристрелили. И сразу поднялась по всему дому тревога.
Взглянул Гулявин спокойно, приказал вынести Строева вниз.
— А этих… запереть до утра!
— Это меня-то запереть?
Не ответил Гулявин.
— Матросики!.. Что ж это? Чего смотрите? Кадетского защитника пришила, так меня арестовывать? Продают вас командиры. Они наших товарищей побили, а мы с ними по-деликатному?.. — И не кончила.
Тяжело упал на лицо гулявинский кулак, и села атаманша на пол.
— Завтра поговорим! Запирай! Башкой ответите, если уйдет!
Угрюмо молчали матросы.
Заперли дверь, сошли вниз. На диване, на том же, на котором спал, положили Строева, накрыли разбитую голову.
Подошел Василий, приподнял мертвую руку, и услышали матросы непонятные звуки, как будто большая свинья захрюкала.
Глава восьмая
ВЕТРЫ
Рано утром на экономическом дворе построил Гулявин полк. Вышел сам из дому, белый, шатается, под глазами синяки, а рот в черточку подобран.
Как посмотрели матросы на командирский рот, у многих по спине дрожь пошла гусиными лапками.
— Полк… смирно!
Застыли шеренги.
А Гулявин вдруг перед полком в снег на колени стал и бескозырку снял.
— Простите, братишки! Виноват перед всеми! За бабу товарища продал. Жить мне, паршивцу, нельзя теперь. Пристрелите, братишки!
Молчат матросы.
— Что ж, не хотите? Стыдно об такого гада руки марать? Ладно! Сам себя прикончу!
Вытаскивает маузер.
Но тут из первой шеренги вперед кинулись, за руки схватили.
— Не ломай дурака! Виноват — виноват! Дела не поправишь! А полку без командира негоже.
— Чи ты баба… мать твою?
— Васька, очухайся!
А у Гулявина слезы в глазах стоят.
— Простите, братишки! Слово даю, что больше себя в позор не введу!
— Ладно!..
— Не тяни душу, сволочь!
— С кем не бывает!
— Больше дураком не будешь!
Поднялся Гулявин, слезы вытер и вдруг сразу во весь голос:
— По местам!.. Полк… Смирно!
Опять замерли ряды.
А Гулявин к дому повернулся.
— Вывести лахудру!