Звездочёт

Самофалов Леонид В.

Со стороны глядеть, неторопливость и абсолютное спокойствие Буграева прямо-таки ошарашивали. А между тем он еще с утра был зол и успокаивался медленно, очень медленно, просто заставлял себя быть спокойным.

Стороннего наблюдателя могло бы удивить и то, что Кузьма Николаевич не бросился опрометью в магазин, когда услышал от Мити слово «ограбили». Напротив, он словно в пику кому-то стал действовать до крайности медленно: и сырник съел, и с Антониной Буланковой поссорился, и на улице потом долго торчал, сравнивая следы ночного велосипедиста и Ганелина. А все объяснялось просто: короткий Митин рассказ о действиях продавца дал ему больше информации, чем кому-то другому мог дать и дал, к примеру, Вале. «Открыла

магазин, а мы с мамой в огороде были». Открыла! Значит, магазин был заперт как обычно. Более того, «она открыла и вошла». То есть, либо вообще ничего не вызывало ее подозрений, либо они были весьма слабы. «А потом вышла и как побежит к нам». Когда – потом? Сколько прошло времени, прежде чем Ишечкина что-то там заметила, в том числе и оборванный провод телефона? Да сколько бы ни прошло, главное, пропажу и провод она заметила не сразу. Если теперь приплюсовать к этому ночное приключение со светом и полное молчание сигнализации, то сам собой напрашивался вывод: сработано профессионально, в погоню кидаться не надо – вор или воры либо уже слишком далеко, либо, напротив того, рядом и уже наблюдают, как ты себя поведешь.

Зачем мельтешить? Зачем выглядеть глупым? Уж за тридцать-то пять лет мы чему-нибудь да научились, будьте в надежде!

Вот знаем, к вашему сведению, что нет такого преступника, который вообще не оставил бы по себе какого-нибудь следа. Ну, верно, фактор времени играет при этом большую роль: чем раньше начать расследование, тем следов больше. А мы идем еще по горячему… Впрочем, ладно, будем скромнее и скажем так: мы идем еще по неостывшему следу. Следов никаких не видно? Ничего-о! Не беда-а! Есть, есть следы – да еще какие!

И преступника, а, вернее, пока еще только грабителя, назовет сама Татьяна Ишечкина. Кстати говоря, тут настолько профессионально ограблено, что прежде всего можно заподозрить именно продавца.

Не станем скрывать: Ишечкина не Ломоносов. Мы еще девчонкой ее помним, всегда она была в чем-то слегка безалаберной, не шибко успевала а школе, не прославилась затем в совхозной полеводческой бригаде, кое-как утвердилась учетчицей, неудачно вышла замуж, детей не нарожала, развелась – хотя, это мода, кажется, такая накатила – разводиться. Когда продавец Леонтина Стефановна пожелала выйти на пенсию, почему-то кандидатура Ишечкиной на продавца была названа в Шурале почти единогласно.

И у сельчан было время и возможность убедиться в ее честности и бескорыстии. Именно потому, что честна, у нее и до сих пор, бывает, концы с концами не сходятся, ее могут объегоривать те же товароведы в райцентре, даже грузчики, потому и приглашает она время от времени Леонтину Стефановну посодействовать.

И то, что она бескорыстно добывала для кого-то эти чертовы кроссовки да ветровки, сомнений не вызывает: она готова о них промолчать, гори они синим пламенем, и потерять свои полторы сотни. Лишь бы плохого о ней не сказали, не подумали, не назвали спекулянткой.

Эх-хе-хе, женщины! И вам трудно. Да, но не о том речь, речь о жулике. Предполагаем, это не «гастролер», это житель местный. Из чего исходим? Из того, что он бывал не только в магазине, но и – самое главное! – в подсобке у Ишечкиной. Бывал, бывал. И пользуясь ее простотой, не только выведал все отходы и подходы, но даже слепки со всех ключей сумел сделать, а по ним изготовил дубликаты. Под сомнением только ключ от сейфа. Обе бородки его сами по себе замысловаты, но он еще и полый внутри; когда его вставляют в скважину, он надевается на шпенек в замке. Такой без постоянной примерки изготовить крайне трудно. Вот почему, когда взглянули мы на ключ, первой нашей мыслью и было: вор пользовался стандартным ключом, то есть ключом от точно такого же сейфа. Вот почему и Татьяну наталкивали на эту мысль, почему и все сейфы в селе перебрали.

Да, этот фрукт

все тут превосходно знает, он знает и его, Кузьму Николаевича Буграева. Потому и вызов бросил, что знает. А вот насколько хорошо – это еще посмотрим!

Но почему «вор», «фрукт», а не «воры», «фрукты»?

Опять же опыт подсказывает, что был один.

Если бы в магазин влезли двое, то один наверняка что-нибудь зацепил бы, тронул невзначай, уронил, разбил, смял, а проще всего прихватил бы с собой – и не одну копеечную авоську. Если бы трое и больше, то вероятность всего этого соответственно увеличивается. Компанией для того и лезут, чтобы как можно больше загрести. Оставляют же позади себя разгром, кавардак.

Не-ет, тут действовал один. Оч-ч-чень осторожный субъект.

Вышел Кузьма Николаевич на крыльцо, огляделся: народу-то и не осталось. Все верно, работать надо. Стоят кое-где по двое-трое старики да старушки, а на берегу лужи ребятишки гомонят, кого-то там ловят; с ними и Митя.

Магазин от всех домов на отшибе. Тут отовсюду выпирает камень, землю не возделаешь, как раз магазина и место.

В левую сторону от крыльца дом Замиловых. Борис Замилов, отец Мити, совхозный механизатор, но вот уже месяца три или четыре за ту же среднюю механизаторскую оплату исполняет обязанности электрика; прежний электрик рассчитался и уехал. Вера Замилова – доярка. Здесь на Доске почета ее фотокарточка, а на площади в райцентре, на районной Доске, большой портрет. И всегда там кто-нибудь торчит, на нее любуясь. Действительно, красавица. Что интересно, в девичестве она особо в глаза не бросалась, а в замужестве расцвела, яко маков цвет.

Справа от крыльца, как говорилось, лужа, а когда-то пруд. Когда-то Кузя Буграев с дружками да подружками барахтался в том пруду до посинения, днями напролет, а зимой тут же катался на самодельных коньках и раза два проваливался: лед тонок, а кататься невтерпеж. В войну пруд запустили, перестали чистить, он и захирел, превратился сперва в болото, потом в эту вот лужу, которая лишь потому еще не пересохла, что жил где-то посередине ее упрямый родничок.

За лужей по тракту дом старейшего жителя Шуралы Николая Павловича Калмыкова, который помнит то, что еще до Октябрьской революции было, а сам до сих работает в совхозе. Работа, правда, не физическая, не шибко и умственная, но необходимая.

Мимо дворовых построек и огорода Калмыковых, сорвавшись с тракта, бежит берегом лужи тропинка к трансформаторной будке. Вот к ней-то и надо наведаться.

– Кузьма Николаич! – кричат. – Скоро велишь открыть?

– И не ждите. Только после обеда.

Начал расходиться и пожилой народ, а Буграев вышел на тракт, где первая же проезжавшая машина обдала его тучей пыли – чуть не задохся.

Дойдя до тропинки, сбежал по ней и берегом лужи направился к будке, у ее крыши пучком сходились провода от столбов. Было видно: тропинкой пользовались редко, ибо она норовила зарости травой, лишь кое-где попадались совсем голые участки; земля тут оставалась влажной во всякое время дня и жирно поблескивала. На первой же плешине Кузьма Николаевич углядел след велосипеда. Ишь ты! Вон как!!

А потом попалась длинная ложбинка, на дне ее стояла водица. Объезжать такую и днем в голову не придет, а ежели велосипедист ехал тут ночью?.. Ночью он ее навряд ли даже заметил, потому как ночи стоят темные, безлунные, а у велосипедиста если и была фара, то он ее не включал. Да, хоть что мне говорите, а он ею не пользовался! Почему? А потому что далеко видна.

Следов вот что-то слишком много. А, Кузьма? Можно подумать, не один велосипедист проезжал… Впрочем, один. Это от неожиданности кажется, будто не один, а как сообразишь, то получается, он несколько раз переезжал эту ложбинку. Туда – обратно. Через какое-то время снова: туда – обратно.