Звездочка
Шрифт:
Оборвыш нагнулся, сжал собаке пальцами челюсти и наступил ей на хвост.
— Магму!.. — вырвалось из закрытой пасти собаки.
По скверу прокатился смех.
Паша вдруг вспомнил, что однажды Сеня Чесноков, засыпая после отбоя, сонно сказал: «А я знал собаку, которая умела говорить «мама». Степа Хмара немедленно стал доказывать, что таких собак не существует, так как речь у собак нечленораздельная, но Сеня уже спал.
Едва Паша об этом вспомнил, как раздался крик:
— Петро!
От здания бежал Сеня. Оборвыш заморгал и в испуге попятился. Сеня подскочил, схватил его в объятия так, что с головы оборвыша слетела
Ребята, раскрыв рты, с изумлением смотрели на эту встречу. Маруся Родникова от удовольствия хлопала в ладоши.
Конечно, всем было интересно поскорее узнать, откуда у Сени такое знакомство, почему он так радуется, а бродяга, наоборот, в испуге пятится от него. Но Сеня на этот раз был немногословен.
— Однополчанин, — важно отвечал он на все расспросы.
«Артиста» и его собаку накормили. Засунув в карман остаток хлеба с сыром, он боком стал выбираться из толпы, явно обнаруживая желание поскорее улизнуть от своего «однополчанина». Не тут-то было: Сеня крепко взял его под руку и пошел провожать.
С ними увязалась и Маруся.
Только вечером, после отбоя, когда все разделись и улеглись в постели, Сеня рассказал про оборвыша с собакой. Оказалось, что Петро — бессарабский цыган. В Яссах он явился в эскадрон и до слез насмешил бойцов своим аттракционом. «Э, — подумал Сеня, — такого хорошо использовать в разведке». И с разрешения командира уговорил Петро остаться при эскадроне. Прослышав, что в Советском Союзе каждый гражданин может сделаться ветеринарным врачом (к ним цыганенок имел непонятное пристрастие) и даже директором универмага, Петро после войны поехал с Сеней в Москву. В вагоне, не доезжая Киева, он вздумал проверить, правильно ли то, что ему говорили, и спросил одного лейтенанта. Лейтенант сказал: «Не только директором универмага — министром каждый может сделаться. Только надо хорошо учиться и честно работать». Петро задумался и думал до самой ночи: ни работать, ни учиться он не привык. А ночью вышел с Гришей на какой-то станции и больше не вернулся.
— Понимаете, — закончил Сеня, — дал я ему свои часы поносить. Так он, уходя, и часы унес. То ли забыл снять, то ли сознательно… А часы были флотские, непроницаемые. Ох и часы ж!
— Э-э, — сказали ребята, — потому он и пятился от тебя!
— Продукт капитализма, — заключил глубокомысленно Степа Хмара.
На другой день Паша заметил, что Сеня все шепчется с Родниковой. У обоих был вид заговорщиков. Они шептались и в коридоре, и в учебной мастерской, и в столовой перед обедом. Потом их видели у трамвайной остановки. Сеня вскочил в трамвай, а Маруся помахала ему рукой.
А вечером, когда все общежитейцы (так называли себя ученики, жившие в общежитии) выстроились в клубном зале на вечернюю поверку и дежурный комендант, читая список, выкрикнул фамилию Сени, никто не откликнулся.
— Староста? — нетерпеливо сказал комендант.
Степа Хмара встрепенулся и запоздало доложил:
— Ученик пятой группы Чесноков Семен отсутствует по неизвестной причине.
Отсутствует по неизвестной причине! Какой удар по 5-й группе, которая до сих пор шла в соревновании впереди всех групп! Вместе со своей группой Паша машинально поднимался по цементным ступенькам в спальню и почти не разбирал, что говорил ему Степа Хмара. А Степа Хмара шептал:
— Понимаешь, он однажды сам выболтал, что бродяжничал
— Не понимаю, — удрученно сказал Паша.
— Да о чем ты думаешь? — рассердился Степа Хмара. — Тут же просто: Сенька увидел цыгана и опять пошел бродяжничать с ним. Потянуло, понимаешь?
— Ты что болтаешь! — испугался Паша и даже остановился на ступеньке, от чего и вся группа остановилась позади и затопала на месте. — Он сейчас вернется. Может, на трамвай не попал…
— Да, вернется! — скривил губы Степа. — Как бы не так! Кто раз побродяжничает, того всегда тянуть будет. А тут еще Маруська Родникова подбивать стала. Я сам слышал, как она говорила: «Счастливый тебе путь! Шагай, не сомневайся».
— Маруська? — Паша сжал кулаки.
— Ну да. Она же сумасшедшая. А может, с расчетом. Пусть, мол, в пятой группе незаконная отлучка будет, тогда знамя передадут третьей группе. Ты знаешь, какая она самолюбивая, Маруська эта!
3. КОЛЯСКА
Утром только и говорили что об исчезновении Мюна.
Паша ходил сумрачный. От злобы на Родникову у него даже в груди было тяжело. И все думал, как поскладнее рассказать Михайлову, чтобы тот понял все сразу и сразу же дал Маруське взбучку. Да что взбучку! За такое дело прямо надо комсомольский билет отобрать.
— Товарищ Михайлов, — начал Паша, войдя в комитетскую, — это все Родникова, это все от нее идет…
— Правильно, от нее, — весело подхватил Михайлов. — Молодец девочка!
Паша оторопело уставился на комсорга, а тот сунул ему в руку какую-то мелко исписанную бумажку и так же весело продолжал:
— Вот хорошо, что ты зашел! Разыщи Сашу Городищева из седьмой группы слесарей и поезжай с ним в Дом инвалидов. Тут адрес написан. Разузнайте все и доложите на комитете. Это дело такое, что откладывать нельзя, сам понимаешь.
С чего он взял, что Паша сам понимает? Паша не понимал ничего и так смотрел на Михайлова, что тот даже удивился:
— Экое у тебя сегодня лицо… мудреное!
Взяв бумажку, Паша вышел. Бумажка оказалась заявлением. Написано оно было сумбурно, видимо наспех. Где-то в Доме инвалидов третью неделю лежит старый рабочий. «Бюрократы» и «волокитчики» до сих пор не сделали для него коляску, а без коляски ему не сдвинуться с места. Подписано заявление было Марусей Родниковой.
Городищева Паша нашел в комнате изобретателя, рассказал ему о поручении Михайлова, и они поехали в город.
Странный этот Саша Городищев! Высокий, худой, конопатый, он всегда глядит поверх голов ребят и о чем-то думает. В строю он сбивается с шага, задевает своими журавлиными ногами переднего, а тот ругается. И очень рассеянный. «О чем он всегда думает? — старался догадаться Паша. — Наверно, о своих конструкциях». В школе Саша учился на пятерки и мечтал поступить в техникум, сделаться конструктором. Война лишила его отца и старших братьев. Остались больная мать да младшая сестренка. Техникум — дело долгое, а семье без кормильца пришлось туго. «Ничего, — сказал себе Саша, — сначала сделаюсь слесарем, а техникум и заочно пройду». И поступил в ремесленное училище.