Звездолов
Шрифт:
Они уже стояли у двери в комнату отца.
— Как же тогда получилось, что к Марсали вы пришли вместе?
— Я не мог тебя разыскать, а входить одному в комнату к даме, по-моему, неприлично.
— И ты попросил Джинни помочь тебе?
— Ну да, — расплываясь в широчайшей улыбке, ответил Хирам.
Патрик не мог сдержать лукавой усмешки. Пожалуй, его большой и робкий друг был не так уж мало искушен в делах сердечных, как ему до сих пор казалось.
— На твоем месте я бы начал с цветов, — посоветовал он.
— С
— Да, с цветов.
Но они стояли у отцовской двери, и нужно было входить. У Патрика испортилось настроение.
— Тебя подождать? — предложил Хирам.
— Нет уж, — тихо фыркнул Патрик. — Не думаю, чтобы он стал в меня стрелять. Пока.
Хирам, казалось, был полон сомнений, но тем не менее молча повернулся и пошел обратно. Может быть, рвать цветы. Эта мысль немного развеселила Патрика, и он улыбнулся, подняв руку, чтобы постучать.
— Кто бы там ни был, убирайся к черту! — крикнул отец.
Будто не услышав этого рева, Патрик расправил плечи, открыл дверь и вошел. Отец, сгорбившись, сидел в кресле у потухшего камина с кубком в руках. На столике рядом стоял кувшин. Вино — об этом неопровержимо свидетельствовали красные, воспаленные глаза отца.
— Хирам сказал, что я тебе нужен.
— За ужином, сынок. За ужином. Пора уже тебе посидеть со мною рядом на хозяйском месте за высоким столом. Тебя вечно нет дома, — посетовал он, и Патрик, к своему изумлению, услышал, как дрогнул его голос. Он кивнул.
— Я уезжаю с утра. В набег.
— На Ганнов? — с пьяным оживлением осведомился маркиз.
— На границу, — ответил Патрик. Пускай отец верит, во что хочет, — пока так удобнее.
— Жаль, я не могу поехать с тобой, — вздохнул Грегор.
Патрик заморгал от неожиданности. Почудилось ему или впрямь у отца в глазах блеснули слезы?
Грегор махнул ему, отсылая прочь, и попытался встать, но не смог. Вскрикнув от боли, он начал заваливаться на бок; Патрик шагнул к нему, подхватил под локоть здоровой рукой и осторожно усадил в кресло. Узловатые, скрюченные пальцы слабо отталкивали его, прося об одиночестве. Вдруг Патрик понял, что отец действительно сконфужен — в его глазах стояли слезы, и он не хотел показывать этого никому, даже сыну.
Пораженный, Патрик все смотрел на отца, вспоминая неукротимо-гордого человека, которого так чтил в юности. Черт возьми, он ведь любил отца, хотя сам никогда не видел с его стороны даже намека на любовь. И, по иронии судьбы, глядя сейчас на тень человека, которого погубила собственная гордость, Патрик сознавал, что никогда не любил отца сильнее, чем в эту минуту.
Но надо было заговорить, надо было сказать слова, которые заденут старика еще больнее. Надо обеспечить безопасность Марсали и ее ребенка — если ему суждено появиться на свет. Нельзя сбрасывать со счетов того, что Фостер может еще изловчиться и осуществить свою давнюю угрозу.
Отец смотрел на него как-то
— Я хотел сказать тебе, что Марсали выйдет к ужину вместе со мною.
— Мне нет дела до этой девчонки, — передернул плечами отец.
— Отлично. Значит, ты не станешь возражать, если она сядет рядом со мной?
Отец отшатнулся, зеленые глаза нехорошо заблестели.
— Заложница? Да еще из клана Ганнов? Ей место в конце стола.
— Нет, отец, — возразил Патрик, стараясь говорить спокойно. — Она займет место справа от меня. По праву моей жены.
Гнев придал отцу сил; он, как пружина, вскочил с кресла, не обращая внимания на замотанную в теплое тряпье правую ногу.
— Никогда!
Патрик сосчитал до трех, затем сказал:
— Поздно; вот уже неделя, как мы обручены.
Прежде чем к нему вернулся дар речи, Патрик пустил в ход главный козырь:
— К счастью, наследник не заставит долго ждать себя.
Так, это сработало мгновенно, как Патрик и рассчитывал. Отец закрыл рот и стоял молча — старый, немощный, мелко трясясь всем телом — от седеющей головы до кончиков изуродованных подагрой пальцев ног. Он молчал целую минуту, затем хитро улыбнулся:
— Но обручение происходит при свидетелях.
Патрик кивнул:
— У нас были свидетели.
— Кто? Этот твой приятель? Я не признаю такого обручения.
— Признаешь — или никогда больше не увидишь меня.
Отец рухнул в кресло, все еще не до конца веря ушам.
— Ты мой сын. Ты сделаешь, как я велю.
— Двенадцать лет назад ты сам выбрал мне жену, — спокойно отвечал Патрик. — Тогда я согласился — ведь такова была твоя воля. Двенадцать лет я соблюдал договор и тем самым чтил твою волю. Что же ты хочешь — чтобы сейчас я проявил неуважение к тебе, так легко расторгнув его?
— Красиво сказано, — процедил Грегор Сазерленд. — Вижу, ты научился играть словами не хуже, чем владеть мечом. Но ты же знаешь, как я отношусь к Ганнам. Я не хочу, чтобы кто-либо из них вошел в мою семью.
— Значит, мы уедем отсюда — моя жена и я — еще до конца недели. И ты никогда не увидишь внука и наследника.
— Я сделаю наследником Алекса.
— Как угодно. — Патрик поклонился и пошел к двери.
— Подожди.
Патрик обернулся к отцу.
Старик долго молчал, а потом наконец выдавил:
— Ты знаешь, мы ведь не сможем воевать с Ганнами и Синклерами без тебя.
Патрик не ответил.
Отец беспомощно шарил рукой в воздухе, будто искал что-то.
— Алекс погибнет, если пойдет на них один.
— Но ты ведь понимаешь это?
Отец насупился:
— Я пытался сделать из него человека.
Патрик покачал головой:
— Ты принес ему много горя, отец. Слишком много. — И опять направился к двери.
— Патрик.
Он не обернулся.
— Патрик… Не надо. Не уходи.